Поэтому я далеко не сразу, а только секунды две спустя заметил, что хорошо знакомый мне городской пейзаж удивительным образом изменился. Вообще я люблю разнообразие и приветствую любые перемены. То есть до того момента считал, что любые, но теперь вынужден добавлять к этому утверждению слово «почти». Наблюдаемые с верхушки дерева изменения совершенно мне не понравились.
Во-первых, «Бешеного скелета» больше не было. Я никогда не считал это здание шедевром архитектуры, но следует признать, что оставшиеся от него неопрятные руины украшали улицу Белых Домов гораздо меньше.
Во-вторых, что касается завсегдатаев «Бешеного скелета». Не могу сказать, что позы, которые они обычно принимали, устроившись с кружками в руках на жестких стульях, казались мне на диво изысканными. Но это вовсе не означает, что я всю жизнь мечтал заставить этих добрых людей сидеть и лежать на тротуаре, держась кто за голову, кто за ногу, а кто и за задницу. Нет уж, будь моя воля, я бы оставил все как есть.
В-третьих, деревья. В отличие от своего старшего братца Бахбы, я не унаследовал страсти наших предков к садоводству. Но из этого не следует, будто мне нравится смотреть на вырванные с корнем деревья. Даже если их всего два – те, которые росли у входа в трактир.
Посреди воцарившегося хаоса, прямо на тротуаре возвышалась барная стойка, совершенно не поврежденная. Уцелели даже бесчисленные кружки и стаканы, которыми она была уставлена. Ну хоть что-то было в порядке.
Всякий привычный к умственному труду человек на моем месте непременно задал бы себе вопрос: что произошло? Я же не только сформулировал вопрос, но и сразу нашел ответ.
Ответ мне не понравился. Настолько, что я бы с огромным удовольствием придумал какое-нибудь другое объяснение. Но факты оказались сильнее желания прикрыть свою задницу.
За неимением зеркала я не мог посмотреть себе в глаза, поэтому пришлось ограничиться вопросом: «Ну и кто я после этого?» И уж, будьте уверены, задал я его с подобающей случаю суровостью.
Сформулировав короткий, но исчерпывающий ответ, я начал слезать с дерева. Этому искусству я, хвала Магистрам, выучился чуть ли не раньше, чем ходьбе, а то пришлось бы обниматься с шершавым стволом до самого прибытия господ из Тайного Сыска. Вернее, всего одного господина.
Шурфа Лонли-Локли, бывшего Безумного Рыбника, я хорошо знал в лицо. Время от времени сталкивался с ним в библиотеке Высокой Школы и всякий раз приходил в бешенство от его манеры здороваться. Ну, положим, тот факт, что Лонли-Локли смотрел на всех свысока, вряд ли можно поставить ему в вину – когда твой рост соразмерен скорее с жилыми строениями, чем с нормальным человеческим телосложением, довольно затруднительно взирать на окружающих иначе как сверху вниз. Но каков бы ни был твой рост, желать всем присутствующим хорошего дня следует так, чтобы они не почувствовали себя полными ничтожествами. А Лонли-Локли произносил эти вежливые слова тоном столь бесстрастным, что становилось ясно: если мы все вот прямо сейчас встанем на голову, взлетим к потолку, отрастим на носу светящиеся грибы или даже умрем в муках, он и бровью не поведет – при условии, что это не помешает ему получить заказанную книгу.
Все знали, что он был не просто служащим Тайного Сыска, а, если можно так выразиться, штатным убийцей при этой конторе. Говорили, что раньше этот тип ходил по городу в Мантии Смерти, в точности как Королевские палачи Древней Династии; впрочем, на моей памяти он всегда был в белой одежде из очень дорогой ткани, но скучного старомодного покроя – чехол для амобилера и то элегантнее. Официально считалось, будто белый цвет символизирует так называемую «истину», иными словами непогрешимость одетого в нее господина. Я, как и большинство горожан, понимал это так – он может в любой момент убить кого пожелает, и никто ему слова поперек не скажет, а напротив, поблагодарят, не разбираясь, чем провинилась жертва.