– Когда звезда во тьме засветит, – услышала Тиса заунывный невыразительный голос чтицы. – Приди ко мне моя любовь, Чтоб мог лобзать я твои плечи, Чтоб стан твой гибкий видеть вновь.

Создавалось впечатление, что горемыка-любовник из последних сил молил деву о свидании. В довершение еще и простыл, так как четверостишие завершилось сотрясающим гостиную чихом.

Появление Тисы лишь самую малость оживило женское общество. Отрубина подмяла подушку локтем и оглядела вошедшую без особого интереса, помаргивая, будто спросонья. А компаньонки оторвали носы от вязания и книги.

Тиса коротко представилась женщинам, и протянула письмо хозяйке. Марья Станиславовна донельзя медлительным движением белых пальчиков, усеянных перстнями, надорвала бумагу, вынула письмо из конверта. Чтение короткой записки заняло целых пять минут. В ожидании компаньонки вытянули шеи, словно две подслеповатые гусыни.

– Ах, Нестор, – наконец, протянула Отрубина, откладывая листок. – Право слово, я едва помню своего двоюродного брата. Мы были сущими детьми, когда виделись в последний раз. Такой милый мальчик, он не расставался с сачком все лето, ловил всяких букашек, сажал их в баночки. Жаль, отбился от семьи, выбрав себе это жуткое странное занятие и не менее странное место для проживания, уж простите за прямоту, милая.

– Что за занятие, матушка? – полюбопытствовали «голубые чепцы».

– Чин судейства в пограничном поселении.

«Ох-ох» – закачали головами компаньонки, но как-то вяло.

Тиса представила Нестора Обло с сачком, гоняющимся за бабочками, и усмехнулась по себя. Да, теперь он не букашек сажает в баночки.

– Но я его понимаю. Наши увлеченья – наши крылья, – протянула хозяйка странным гнусавым голосом, – в полете обретаем счастья миг! Это из пьесы «Орив». Неужели не слышали о подобной? О, Единый, о чем это я? Конечно, бедняжка никогда не была в театре.

«Ох-ох», – «Голубые чепцы» снова пришли в движение.

– Но в вашем городе есть хотя бы клуб, дорогуша?

– Нет, ваша милость.

– Как печально, – к непробиваемому умиротворению в лице матроны все же добавилась толика жалости.

– Прискорбно, – эхом вторили Отрубиной компаньонки.

Тиса до сих пор и не подозревала, что, оказывается, так жестоко была обделена. Но решила не рассуждать на эту тему, а дождаться решения хозяйки по поводу просьбы в письме. Но, по-видимому, Марья Станиславовна Отрубина не торопилась в этой жизни ни в одном деле.

– Вы играете на музыкальном инструменте? Или поете? – продолжала она пытать гостью.

Тисе пришлось признаться, что эти таланты обошли ее стороной. Наверняка такие ее ответы приведут к тому, что все же придется искать съемное жилье, как и предполагала изначально. Возможно, к лучшему. Все же такой пышный дом вызывал у нее стесненность.

– Уж лучше вашей Лизоньки, никто не поет, матушка, – подала голос одна из компаньонок. – Ее голосу позавидовал бы и соловей.

– Моя дочь и в самом деле великолепно музицирует, но, к сожалению, редко когда пребывает в подходящем настрое, – благодушно произнесла Отрубина. – Очень жаль, что вы не музицируете. Тогда, быть может, м-м… вы почитайте мне сонет. А то Есения уже устала.

Смиряясь с чудачеством хозяйки, девушка присела на край кресла и приняла из рук компаньонки томик стихов.

– Отсюда, – пальцем показала нужную строфу женщина.

– Твой дивный лик в вуали ночи, Я не устану созерцать, И твои губы, носик, очи, И твою грудь, и твою стать…

Тиса читала, и не могла отвязаться от мысли, что поэт явно стремился разобрать свою избранницу на мельчайшие части, а затем каждой отдельно написать по оде.

Отрубина откинулась в подушки и закрыла глаза.