Единственное утешение – общение по вечерам и в выходные с соседями моими новыми: Юрой и Сашей. Разговоры мне приносили настоящее блаженство. Правда, должен заметить, что при них старался больше молчать и слушать, слушать, слушать, впитывая, как губка, все, что слышал. В моем лице они имели самого благодарного слушателя.

В конце августа произошло то, что серьезно повлияло на мое будущее.

Это был обычный субботний вечер. В палатке многие, запасшись водкой, приступили к своему любимому и единственному занятию. Шумные разговоры и дым коромыслом. Замечу, кстати: ни я, ни мои новые приятели не курили. Юра даже попробовал было навести в этом деле порядок, чтобы в палатке запретить курение. Но куда там! Идея его не нашла поддержки в обществе и с треском провалилась. Поэтому все другие парни дымили по-черному.

Итак, они кутят, мы лежим на кроватях и читаем. В это время Юра зачем-то заговорил о похоронах. Нарушив обычное свое правило, встрял в разговор.

– Таким способом хоронять русских людей никак нельзя…

Меня остановил Александр.

– Ген, извини, но так нельзя говорить. – Сказал парень и укоризненно посмотрел в мою сторону.

Чувствую, как заполыхало мое лицо. Явно: что-то сморозил. Пытаюсь понять, но в голову ничего не приходит. Мне страшно стыдно перед харьковчанами. И обидно за себя. Хотя ведь и без замечаний знаю их превосходство, признаю полностью, но реакция всегда такая же самолюбиво болезненная, когда слышу от них замечание.

Унизительно. Однако должен знать, в чем моя ошибка. Обязан узнать, чтобы потом не повторять. Поэтому, подавляя, наступая на собственную гордость, спрашиваю:

– Что-то не то?..

Юра хохочет.

– Ты, Ген, прости Саньку… У него такой пунктик: страшно не любит, когда при нем русские люди говорят не по-русски. И поэтому всегда поправляет. Скажу по секрету: однажды он самого директора техникума на этом подловил. То-то была потеха! Минут пять директор слова произнести не мог. Но зато потом отыгрался… Помнишь, Сань?

Тот недовольно машет рукой: отстань, мол.

– Но я… что, не то… да?

Юра, продолжая улыбаться, объясняет:

– Ты сказал: хоронять. Это – не по-русски.

– А… как надо? – Смущаясь еще больше, тихо спрашиваю его.

– Хоронить, конечно!

– С-с-спа-с-сибо. – С трудом выдавливаю из себя. Трудно из-за того, что страшно стыдно.

– Кстати, – оторвавшись от чтения, говорит Александр, – я бы хотел, чтоб ты запомнил одну вещь… Вот, ты кого сейчас читаешь? – неожиданно спрашивает он.

– Стендаля, – отвечаю, не понимая, к чему он клонит.

– Запомни, Ген, что при произношении всех французских фамилий ударение надо делать всегда на последнем слоге, как, впрочем, и в именах… Особенность такая и ее всякий культурный человек должен знать. Писателю не слишком бы понравилось, услышав, как ты произносишь его фамилию.

– Это правда. – Соглашаюсь. – Мне, например, тоже… Слух режет, когда при произношении моей фамилии ударение делают на первом слоге.

– Ты, Ген, – продолжает Александр, – парень смышленый. Не чета им, – он кивает в сторону пьяной компании, – у тебя интересы другие.

– Ну, уж… – Пытаюсь возразить ему.

– Ладно, не скромничай: это же видно. Тебе надо учиться, Ген!

– Мне уже говорили…

– В чем же дело? – Удивился Александр. – Зачем время тянешь? Тебе уже девятнадцать, а у тебя по-прежнему… Сколько?

– Шесть классов.

– Какой ужас!

– Санька прав. – Поддержал Юрий. – Пропадешь, если не возьмешься за учебу.

– А с работой?.. Как? – Попытался найти оправдание.

– Чепуха! – Воскликнул Юрий. – Сколько людей работают и учатся.

– Что-то не видно…

– Ты на них, – Юра опять кивнул в сторону шумного застолья, – не гляди. Если, конечно, мечтаешь стать таким же, то…