Нашёлся среди прочих один дотошный ликтор, который садился по ту сторону входа и скрипел пером, записывая, насколько успевал, слова. Догадаются ли надзиратели Авалы о её намерениях, она не знала, поэтому к риску была готова. Но с увеличивающейся популярностью баллады о принце-освободителе количество появлений в пещере жрецов или дознавателей не выросло. Вероятно, ещё и потому, что ликторы совсем недавно массово обнаружили блестящие лингвистические способности понимать драконий язык. До переворота этим могли похвастаться единицы и то с дозволения самих истинных драконов, пускающих в свой разум лекарей, например. Материнский драконий фольклор, таким образом, не был исследован в полной мере.

– « … «Скажи нам, о принц наш великий!

В годины невзгод для всех, кто летал,

как спасся ты, как избежал

ты участи рабской, позорной?

Ты так возмужал и много узнал,

в изгнаниях в странах холодных…»

Им принц отвечал, не скрывая тоски

по матери, умершей рано, хоть голос её

и по сей день звучал в душе спасительной варной1…»

Когда Сальватор впервые услышал песню, он незримо содрогнулся и с деланной ироничной интонацией произнёс, качая головой:

– Бедная мать принца Арженти! Хорошо ли она подумала, прежде чем лишиться разума? И с чего тебе, милая, вспоминается этот древний обычай? Хвала Алатусу, сейчас нет необходимости сопровождать наших детей: у них учителей больше, чем у нас слуг…

Конечно, он догадался – на что собиралась решиться Авала. Если у неё получится главное – отправить наследника в другой мир, а сама она не сумеет уйти от магии Тени, то… Если так случится, то прежней Авалы не будет. Древнее драконье заклятие, которое тысячу лет никто по понятным причинам не использовал, отнимет разум у матери, чтобы оградить неразумное чадо, находящееся в опасности.

Так поступали некогда королевы. Возможно, это следовало сделать и матери Либериса, добавив ему совести и мудрости сложным и болезненным способом. Согласно легендам, мать, отдавшая часть своей памяти наследнику, со временем восстанавливала её, правда, за счёт многочисленных помощников, учивших королеву заново узнавать и принимать мир Алатуса.

В случае с Авалой Сальватор сомневался, что Либерис простит ей выходку. Тем паче массовая промывка мозгов ему была только на руку. Никто не будет плясать возле поглупевшей Авалы-эве и учить её: «Это трава – трава зелёная. А это камень – камень твёрдый…»

– Мы с тобой лишились разума, когда поверили письму из Аалама, – сердито и не заботясь о реакции застывшего у входа соглядатая, ответила Сальватору Авала. – Безумным жить легче. Но если рядом будут близкие, то вылечить безумие не составит труда, не так ли?

Ликтор всё же отреагировал, взмахнул рукой, призывая вооружённую стражу. В тот день Авале подали пищи в два раза меньше, намекая на то, что её бунт не потерпят. Но ведь петь не запретили!

И она пела, вдохновляя других дракониц.

– «Цена есть успеху и власти цена,

цена поцелуям и страсти любовной,

цена огорченьям, приправам, и жемчугу лунному –

всему есть цена, даже мыслям безумным.

И только свобода всей сутью своей

не может стремиться к монетным итогам –

свободой владеют лишь те, кто отдал за неё,

всё, что имел, и больше, чем мог, и разум, и сердце своё,

не прельстясь обещаниями лживого бога…»

Но шло время, и Авала, слыша, как сотоварки по несчастью, ей подпевают, начала сомневаться в правильности своего решения. Если всё получится… Если она ускользнёт… Что будет с ними?

Никогда с того дня Либерис не даст послабления несчастным роженицам! Авала убежит, да, возможно, её сын однажды станет спасителем алатусов, но как она будет жить, зная, что по её вине погибли отважные эве, поверившие в неё?