– Вы научитесь и поедете домой лечиться самостоятельно, – говорила целительница. – Но через полгода нужно будет приехать снова и показаться мне.

Ну да, как накопите деньги – скорее приезжайте.

Может, мы попали к ней не в лучшее время, но проверить наличие ее таланта нам так и не удалось. Очередная надежда была срублена под самый корень.

Когда я подросла, появились новые сложности и проблемы – меня не захотел брать ни один детский сад. Формулировка для того времени была классическая: за мной некому было присматривать.

Моя мама, не теряя оптимизма и веры в положительный исход, пыталась устроиться в эти же сады няней и смело предлагала себя и свои услуги, но все было безрезультатно.

В конце концов я провела детство во дворе, на бабушкином подоконнике и даже с родителями на рынке.

Но, кстати, мне нравилось на рынке. Я помню пластиковые цепи, как мои родители с утра вешали на них шмотки, всякие ценники. А потом мы с братом Женькой шли домой обедать.

Лето, нам по пять лет, он меня катит в коляске, мы очень взрослые и самостоятельные. Затем он затаскивал меня прямо с коляской на второй этаж, а бабушка на него ругалась: «Женя, что ты делаешь? Сколько раз тебе говорить, не поднимай Юлю – грыжа вырастет!» А потом мы ели окрошку.

Тогда мы все жили в поселке Ярега, и дом Жени и Оксаны, который был виден из моего окна, находился на соседней улице, поэтому нам было удобно гулять вместе.

Инвалидной коляски у меня тогда не было. Вернее, была. Мы получили в собесе огромную, тяжелую и широкую коляску, в которой можно было бы разместить меня и еще троих моих клонов. Но она стояла за шкафом. Иногда по моей просьбе ее доставали, клали на бок, и я превращала ее в карусель, катая на огромном колесе своих кукол.

Я же долгое время каталась в обычной детской коляске, потому что мама никак не хотела мириться с моей болезнью и видеть в своем ребенке маленького человечка с ограниченными возможностями.

Родители меня воспитывали так, как будто я была обычной девочкой без каких-либо физических проблем. И я всегда сама считала себя полноценной, о чем мне регулярно напоминали мама с папой.

Помню, как однажды меня во дворе обозвали калекой, а я даже не знала, что означает это слово.

– Мама, – сказала я, придя домой, – мне сказали, что я калека. Что это значит?

– Ты не калека! – отрезала мама. – Не слушай никого!

– Хорошо, – ответила я, – а я им поверила.

– Не верь!

Как-то нам позвонили из дома инвалидов и пригласили на новогодний утренник, который проводился для детей с ограниченными возможностями. И мама меня туда отвела с мыслью, чтоб я поняла, что я не единственная, у кого что-то не так, есть и другие дети.

Мы туда пришли нарядные, но, как только я попала внутрь и увидела других детей, мама перестала меня узнавать. Обычно я всегда смеялась и много разговаривала, но, когда я оказалась в кругу таких же, как я сама, мне стало не по себе и я замкнулась. Словно какая-то нелепая метафора – получается, мама привезла меня на праздник к детям с ограниченными возможностями и как будто сказала: «С Новым годом, доча! Ты – инвалид!»

А ведь мама, как я сказала ранее, до последнего не верила, что я не буду ходить, и ни за что бы мне так никогда не сказала.

Анапа 1992

Но получилось так, как получилось, >отрицательный опыт – тоже опыт.

Тот мой Новый год превратился в поминки, а мама для себя сделала выводы и больше никогда меня не возила на подобные мероприятия.

Не знаю, мне кажется, это неправильно – отделяться от остального общества, имея какой-то физический недостаток. Конечно, остальное общество тоже должно пойти навстречу, в противном случае дележка на здоровых и больных никогда не закончится.