Амелин не смотрит на меня – он наклонился и роется еще в одном ящике, что-то хочет еще показать.

А я взволнован. Есть получше фотографии, есть похуже, но все пробиты ромбиками – так гасятся выигравшие и оплаченные лотерейные билеты и облигации.

Амелин продолжает искать что-то, и я проглядываю фотографии еще раз. Одна останавливает мое внимание особенно – девчонка лет восемнадцати, во весь рост, в раскованной и довольно-таки грациозной позе, веселая, очень милая. Тело светится, как мраморная скульптура, оно прекрасно. Сердце мое сжимается… И эта девушка тоже «погашена» ромбиком… А вот еще одна, уж совсем любопытная: снимок снизу, крупным планом – поначалу я даже толком не понял, что именно изображено, а когда понял, кровь бросилась в лицо, я почувствовал, что неудержимо, стыдно краснею. Перевернул – на обороте текст: «Пасылаю тебе фотку моей новой девушки, ее завут Таня, ей шеснацать лет», именно так, с ошибками. Лица Тани вообще не видно, но зато очень хорошо видно другое…

Пришел домой поздно, чувствуя себя переполненным, ошеломленным, отчасти подавленным информацией. Большую пачку документов дал мне с собой Амелин.

Началось… Что-то будет дальше? Спал неспокойно. И в хаосе сновидений «фотка Тани» оживала чаще других…

На следующий день снова ездил к Амелину. Наметили приблизительный план действий.

Но тут наступила среда. 27-е марта. И – Лора.

4

…Когда выскочил из метро, прибежал домой, позвонил, и она неожиданно легко согласилась на встречу, тотчас почувствовал облегчение. Оставалось совсем немного времени до выхода. И это хорошо…

Я не рассчитал, приехал раньше. Было холодно, промозглый влажный ветер. В ожидании ходил неприкаянный, зашел погреться в соседний магазин, потом в телефонную будку. Зачем-то даже машинально снял трубку, сделав вид, что кому-то звоню… И тут же сквозь стеклянную дверь будки увидел ее.

Она тоже увидела меня – сквозь стекло будки – и подошла. Меня поразило выражение ее лица. Оно было безрадостным, равнодушным! В чем дело? Может быть, ей не понравилось, что в ожидании я кому-то звоню? Не такой ожидал я увидеть ее…

Поздоровалась она как-то небрежно, и как-то машинально мы прошли несколько шагов.

– Куда ты так решительно направилась? – спросил я, не скрывая досады.

Дул неприятный холодный ветер, лежал мокрый снег, было уныло и серо вокруг.

– Так это ты меня ведешь, – тоже с досадой ответила она и спросила невесело:

– Что будем делать?

Я растерялся, промямлил что-то нечленораздельное, потом сказал:

– Может быть, пойдем ко мне, то есть к нам? Антона нет…

– Что мы будем делать? – настойчиво спросила она, теперь с каким-то вызовом даже.

Я совсем растерялся.

– Не знаю, – ответил уж совсем по-дурацки и, спохватившись, добавил еще глупее и тоже с вызовом: – Может, в кино пойдем?

О, Господи, причем тут кино! И возникло вдруг совершенно нелепое, дикое желание как-то оскорбить, может быть, даже унизить ее. Почему она так равнодушна? Зла даже! Какого черта! За что?

Она никак не среагировала на «кино» – поняла, может быть? – и я поспешно добавил:

– Хочешь, в кафе пойдем?

Рестораны, кафе я не любил в принципе. Дорого, выпендреж, тем более, что всегда лучше прийти ко мне… Сам не знаю, почему сказал тогда про кафе, но даже буква «ф» выговорилась шепеляво – от ненависти…

А она, против моего ожидания, оживилась вдруг:

– А не рано в кафе? – спросила по-доброму.

– Рано, – поспешно согласился я, ощутив внезапно дикую, смертельную грусть.

– Ну тогда пойдем пока к вам, а потом куда-нибудь двинем, – сказала она как бы даже и деловито.

А у меня чуть слезы не выступили. Все, все мне не нравилось просто категорически. Что происходит, господи…