– Вы плохой человек? – вздёрнула брови я, продолжая водить кончиком указательного пальца по своей пиале, стоящей напротив меня на узорчатом блюдце.

Прислонившись спиной к стене, я машинально начала прислушиваться к мерному дыханию собеседника и острым, косым каплям дождя, врезающимся в тихо дребезжащее окно. Наши голоса были тихими и какими-то надломленными, отчего слышать их было так же уютно, как, например, слушать завывание ветра под крышей, при этом согревая своё дрожащее тело под тонкой шерстью шотландского пледа.

– Для того, чтобы быть хорошим человеком, нужно быть полезным другим людям, – уверенно произнёс свой ответ мне мистер Гутман. – Я же бóльшую часть своей жизни провёл в этих стенах, за долгие годы не сделав никому ничего хорошего.

– Но вы не делали и плохого, – заметила я.

– Разве эгоизм – это не худшее зло? Прародитель всего плохого на этой грешной земле, – задумчиво добавил мужчина.

– Эгоизм? – я посмотрела на собеседника.

– Да, – сосредоточенно смотря куда-то мимо меня, отозвался мистер Гутман. – Когда ты перестаёшь пользоваться даром своей жизни, ты отрекаешься от служения ближним, а это ничто иное, как эгоизм.

– Что значит “перестаёшь пользоваться даром своей жизни”? – в раздумье сдвинула брови я.

– С тобой что-то случается, какой-нибудь надлом, который, как бы ты не хотел и не старался, никогда уже не сможет срастись, и ты почему-то решаешь, что в твоей жизни нет больше смысла. Забываешь, что смысл жить есть всегда.

– И в чём, по-вашему, заключается смысл человеческой жизни?

– Служение ближнему.

– А что, если из тебя плохой слуга?

– Мы все слуги. Вопрос лишь в том, какому господину мы служим. Чёрному или Белому? В этом вопросе Серого нет. Третьего не дано.

Мы замолчали и промолчали очень долго.

Иметь право носить память предков… В первый день своего восемнадцатилетия я подала заявление на смену фамилии. Этот шаг не решал всех моих проблем (он вообще не был способен что-либо исправить из моего прошлого), но я надеялась на то, что в будущем он поможет мне избежать новых неприятностей. Я приняла это решение в новогоднюю ночь. Тогда я решила, что после того, как я закончу школу и уеду в большой город, больше никто и никогда не узнает о том, что я Таша Грэхэм – та самая девочка с “гнильцой” из “испорченной” семьи. Я взяла фамилию человека, которого любила больше своей жизни, чтобы раз и навсегда очертить линию между мной и старшим братом, променявшим семью на проституцию, между мной и сестрой-близняшкой, променявшей семью на наркотики и выпивку, между мной и семьёй, существование которой однажды раз и навсегда оборвалось. На самом деле я безумно любила свою старую фамилию, доставшуюся мне от отца, а ему от его отца, тому от деда, а деду от прадеда… Но однажды внезапно пришедшая ко мне среди ночи идея взять девичью фамилию моей матери, запылала в моей грудной клетке необузданным пожаром. Я стала Ташей Палмер. Словно ближе к маме, к её небу, и дальше от того, что творили здесь, на земле, наши родные.

– Ты не живёшь, верно? – неожиданно, спустя десять минут молчания, вдруг спросил мистер Гутман, и от его внезапного вопроса по моему телу мгновенно пробежали невидимые мурашки. – То, что произошло с твоей мамой и братьями, произвело в тебе надлом… Десять лет – это слишком много для человеческой жизни и ещё больше для её смерти.

Когда мистер Гутман замолчал, так же неожиданно резко, как и заговорил, я уже успела превратиться в “ежа”, неспособного на поддержание конструктивного диалога. Это была запретная тема. Её нельзя было обсуждать, тем более со мной. За моей спиной – возможно. Но не со мной.