– Видишь? – спросил Эдуард. – Донна умеет говорить без экивоков.

– Это точно, – согласилась я.

Донна в последний раз бросила на меня изучающий взгляд, потом повернулась к Эдуарду и отвела его в сторонку. Они стали разговаривать, а я ждала на неподвижном и сухом солнцепеке. Раз Донне так хочется уединения, я отвернулась и стала разглядывать далекие горы. До них было словно рукой подать, но я по опыту знала, что горы всегда гораздо дальше, чем кажутся. Они как мечты, далекие цели, к которым устремляешь взгляд, но они всегда недосягаемы, когда очень нужны тебе.

Сначала по мостовой захрустели ботинки Эдуарда, потом раздался его голос. Я уже стояла лицом к нему, скрестив руки на животе, так что при этом правая оказалась в приятной близости от рукоятки пистолета. Я верила Эдуарду, когда он сказал, что у нас перемирие, но… лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

Он остановился за одну машину от меня, прислонился к ней задом, сложив руки точно как я. Но под рукой у него не было пистолета. Вряд ли лицензии охотника за скальпами достаточно, чтобы пройти металлодетектор в аэропорту, так что ни пистолета, ни ножа у него быть не должно. Разве что он его взял из какой-то машины, где спрятал. Вполне в духе Эдуарда. Лучше ошибиться, предположив худшее. Пессимизм сохраняет жизнь, а оптимизм – нет. В нашей профессии по крайней мере.

Наша профессия. Странная фраза. Эдуард – наемный убийца, а я нет. Но почему-то у нас одна профессия. Не могу объяснить, но это так.

Эдуард улыбнулся чисто Эдуардовской улыбкой, рассчитанной на то, чтобы я встревожилась и стала подозрительной. И еще она значила, что он не задумал на мой счет ничего плохого – так, за поводок дергает. Конечно, он знал, что значит для меня эта улыбка, и мог специально так сейчас улыбнуться, чтобы усыпить мою бдительность. А может, он просто так улыбается. Я приписываю ему слишком сложные мысли, а это само по себе плохо. Эдуард прав, лучше всего я действую, когда подчиняюсь спинному мозгу, а высшую нервную деятельность отодвигаю на задний план. Не слишком хорошее правило на все случаи жизни, но для перестрелки лучше не надо.

– У нас перемирие, – напомнила я.

Он кивнул:

– Я сказал, что перемирие.

– Ты меня нервируешь.

Улыбка стала шире.

– Рад слышать, что ты все еще меня боишься. А то я уже начал удивляться.

– Ты перестаешь бояться монстров в тот день, когда они тебя убьют.

– А я монстр?

– Ты сам знаешь, кто ты, Эдуард.

Он сузил глаза.

– Ты назвала меня Эдуардом в присутствии Донны. Она ничего не сказала, но дальше будь внимательнее.

Я кивнула:

– Прошу прощения, я сразу себя на этом поймала, но поздно. Я и вполовину не умею так хорошо врать, как ты, Эдуард. К тому же Тед – уменьшительное от Эдуарда.

– Полное имя у меня в водительских правах – Теодор.

– Давай я тебя буду называть Тедди, тогда я запомню.

– Тедди подойдет, – сказал он спокойно.

– Тебя очень трудно дразнить, Э… Тед.

– Имена ничего не значат, Анита. Их очень легко менять.

– А Эдуард – это твое настоящее имя?

– Сейчас да.

Я покачала головой:

– А я действительно хотела бы знать.

– А зачем?

Он глядел на меня, и даже из-под темных очков ощущался напряженный интерес. Вопрос был не праздный. Вообще Эдуард не задает вопросов, на которые не хочет получить ответа.

– Затем, что за пять лет знакомства с тобой я не знаю даже твоего настоящего имени.

– Оно достаточно настоящее.

– Ну, меня как-то подмывает выпытать у тебя.

– Почему?

Я пожала плечами и убрала руку от пистолета, потому что он не был нужен, по крайней мере в эту минуту, сегодня. Но, убирая руку, я знала, что будут и другие дни, и впервые поняла, что не знаю, доживем ли мы оба до моего отъезда. И мне стало грустно и угрюмо.