– Зависит от силы твоего характера. Если ты по природе добр и любишь помогать людям – думаю, ты в любом случае никогда не станешь таким. Я в тебя верю.

Странный человек Милвус. Называет себя злодеем, виновным в смерти очень многих людей. А рассуждает сейчас как филантроп. Если не лукавит, конечно.

Но как поверить в ещё одно безвозвратное, как принять его? Уже произошло обращение в потенциального монстра. И как будто не видно способа отыграть всё назад. А теперь, выходит, Косте Мелентьеву придётся вдобавок распрощаться с беззаботной юностью, с наивным восприятием мира, с радостями первооткрывателя всего интересного, полезного, волнующего? А как же чувства, ещё не очень зрелые, полудетские, мечущиеся, не способные чётко определиться? Они разложатся по полочкам, сами собой придут в жёсткий, строгий и скучный порядок? Или исчезнут, уступят место всегда холодному и выверенному расчёту? Спросить старика? А что он может ответить? Любил ли он когда-нибудь? Любили ли его? Почему-то не верится.

Но пока природные, натуральные чувства никуда не пропали, Сверчок вдруг открыл в себе появившуюся способность мгновенно прокручивать их в сознании вместе с сопутствующими воспоминаниями…

* * *

Пожалуй, она слишком часто возникала на горизонте. Так ведь учатся в одном классе. Постоянно водят компанию. Не припомнить дня, чтобы не виделись. Рамки детдома не больно-то широкие.

Вообще смотреть на неё всегда было приятно. С какой бы стороны ни смотреть. Приятно – и всё тут. Только приятность долгое время никуда не двигалась, ни во что не выливалась. Зачем?

Сидели вдвоём как-то на излюбленной лавочке, ждали Алину с Володей. Те почему-то застряли на танцевальном занятии, куда Кэп провожал Джоки, а Тане непременно нужно было срочно сообщить подруге нечто архиважное. Так Таня сидела, всё зевала, прикрываясь ладошкой, а потом взяла да прикорнула у стойкого Костика на плече.

Её волосы коснулись уха и щеки, погладили шею. Он уловил их нежный запах. Пахло травой и полевыми цветами, разве так может быть? Пришлось осторожно повернуть голову. Нет, не показалось. Всё так.

Костя почувствовал непонятный, но острый приступ счастья. Как в детстве, при живой ещё тётке Клавдии, когда случилось выбежать в нераспаханное поле, радостно повалиться в траву, раскинув руки, и долго смотреть в небо. Как здорово было просто валяться, ни о чём не думать и вдыхать пряные запахи лета…

С этого приступа счастья что-то сдвинулось. Приступы стали повторяться сами по себе. Они нередко замещали ту, прежнюю, приятность. Вообще-то было здорово, хотя Костя старался не подавать виду. Вот только стала в них быстро проклёвываться и нарастать одновременная тревожность.

Он не мог бороться со смешными, но навязчивыми представлениями.

Таня – водопад. Красивая сверкающая лавина, шумно падающая вниз. Маленький Костя любовался таким чудом не раз, хотя до него нужно было топать километров шесть, если не больше. Ему хотелось протянуть и погрузить руки в тысячи мельчайших капелек, образующихся от удара о серо-зелёную каменную плиту. Но тётка сказала, что летящая с двадцати метров красота может не только убить, но и в лепёшку расплющить хлипкое детское тело…

А водопад продолжал и продолжал гнать поток, из него рождалась целая река. Горная река тоже была Таней, хоть и носила совсем другое имя. Бурная, своенравная, стремительно бегущая куда-то далеко. Сотни опасных камней приветливо встречали ревущую воду, и не было смельчаков, решившихся пуститься по такому течению на лодке или на плоту.

Куда бежала река, Костя не знал. Наверное, в море. Но, вливаясь в него, она образовывала бешеный, яростный водоворот. Сверчку не приходилось видеть крутящуюся пропасть воочию – только в каком-то кино. Что удивительно – водоворот тоже был Таней. И Костя знал, что широкий омут может поглотить, затянуть туда, откуда больше не выберешься.