На Соборе поднимался вопрос о месте Церкви в России. Был принят вариант, предложенный Пермским епископом Андронником: «Церковь… как величайшая святыня огромного большинства населения»273. Вопрос о русском народе как численном большинстве периодически поднимался в той или иной форме. Предлагалось, чтобы Собор рекомендовал правительству, чтобы в России все первые лица государства были русского происхождения («православного исповедания русской национальности»)274. Когда Временное правительство попыталось заключить сепаратный мир с Германией, то князь Е. Н. Трубецкой предложил Собору отреагировать. Князь подчеркнул, что «Священный Собор представляет из себя единственное законное представительство 100‐милли-оного православного Русского народа»275. Участники Собора в своих речах чаще говорят «Русская Церковь», хотя официально она продолжала называться Российской. Это прослеживается даже в официальных обращениях. Соборяне обращаются 24 августа (6 сент.) 1918 г. к Совету народных комиссаров от лица Православной Русской Церкви и Патриарха. В документе также Церковь обозначена как Русская276. Но, очевидно, по каким‐то неозвученным соображениям, вопрос не был даже вынесен на обсуждение. Если учесть, что Собору приходилось работать в сложных политических обстоятельствам и в условиях не менее сложных церковных нестроений (движения за автокефалию, набирающее силу обновленчество), то предпочтительнее было не делать неосторожных шагов. Вопрос о новом именовании Церкви разрешился лишь в 1943 г.277, когда русская тема стала для руководства страны опять актуальной.

Итак, за несколько десятилетий до революции 1917 г. в России, усилиями революционеров, в том числе художественно одаренных, таких как А. Н. Некрасов, создается миф об этническом пространстве – земле русского народа. Что нес с собой этот миф, и чем он принципиально отличался от средневековой русской пространственной концепции «русской земли»? Во‐первых, само понятие «родины», после того как оно стало макропонятием, заменяющим концепт «русская земля – отечество – Святая Русь», предполагало новое этническое самочувствие. Исчезало этнически пространственное «мы» и вместе него появилась совокупность множеств «я». Этническое пространство было рассчитано на дискретное восприятие. После же того, как Некрасов «освятил» новое понимание Родины, заменив образ Богородицы образом русской страдающей женщины, он фактически создал новый концепт в виде «родины‐матери». Дискретность каждого отдельного этнического «я» получала свое освящение уже не через Покров Божьей Матери, а через присутствие рядом «статуи» – каждой конкретной страдающей женщины и в целом – России – Родины‐матери. В этом «мемориальном этническом пространстве» и предполагалось отныне жить русскому народу, что и было реализовано на практике в советской России. До какой‐то поры только консервативные церковные силы, а в светской среде – славянофилы теоретически отстаивали прежнее, допетровское понимание этнических пространственных границ русских в таких совокупных понятиях, как «Русская Земля/Отечество/Святая Русь». Практическая реализация этого направления стала возможной через созидание новых женских общежительных монастырей как одного большого проекта Четвертого удела Богородицы. И все же это была далеко не вся Россия. Вполне возможно, что западники как самостоятельное направление, защищающее русский народ, смогли столь радикально реализовать себя в творчестве А. Н. Некрасова по той причине, что славянофильство ушло в область практических дел, когда стало активно участвовать в женском православном общежительном движении. Западники же остро нуждались в практической реализации своих идей. Но они, в отличие от славянофилов, смогли предложить обществу только миф о русском народе и русской женщине, реализовать который им помогла революция, потому что миф – это иллюзия, на практике требующая участия разрушительных стихий. Важно отметить, что к началу XX в. и в официальных кругах государства и в Церкви появились открытые симпатии к славянофильской деятельности, что было вызвано, скорее всего, все нарастающей радикализацией «некрасовского» направления. Поместный Собор констатировал, что Церковь уже готова была вернуться к допетровской этнической пространственной парадигме. К этому же тяготел и император Николай II, который готов был передать бразды правления сыну Алексею, а сам стать патриархом, как свидетельствует ряд источников. Но противоречие было уже неразрешимо по той причине, что западники уже сами подошли и подвели общество к точке невозврата, благодаря сформировавшейся модели реализации своих идей. В земном противостоянии Четвертого Удела Божьей Матери и воинственных дружин революционеров, поднятых западниками на защиту «родины‐матери», победа была обеспечена последним. В этом контексте объяснима и победа Красной армии над Белой армией, поскольку у первых за спиной была «родина‐мать», а у вторых – нечто разное, не всегда сводимое к духовному идеалу.