Основные мысли французского командования, которые оно хотело публично закрепить такими заявлениями, сформулировали в качестве методического указания для цензоров следующим образом:

«В наступательную операцию вовлечены регулярные силы противника, численность которых сокращается. Нам известно, что призывники 1916 года уже находятся на фронте. Остаются уже призванные в 1917 году и ресурсы третьей очереди (мужчины старше 45 лет и выздоравливающие). Через пару недель истощенная немецкая армия окажется перед лицом всех сил коалиции (десять миллионов против семи)»[23].

По словам де Пьерфе, французское командование и само в это поверило. «В силу необычайного помутнения рассудка боевые потери и истощение наблюдались только у противника, наши силы словно были этому неподвластны. Такую точку зрения разделял генерал Нивель. Результат мы увидели в 1917 году».

Мы выучили, что это называется пропагандой. Группа людей, которые способны лишить других доступа к событию, излагают новости о случившемся исключительно в соответствии со своими целями. То, что в конкретном случае цель была патриотической, никак не влияет на основную мысль. Эти люди использовали свою власть, чтобы граждане стран-союзников видели боевые действия так, как должны были их видеть. Для этого же предназначались данные о потерях, которые предоставлял майор Куанте и которые распространялись по всему миру. Предполагалось, что они натолкнут людей на нужное умозаключение: война на истощение идет в пользу французов. Но подобное умозаключение выводится не в виде доказательства. Оно почти автоматически рождается на фоне мысленного образа: бесчисленного количества убитых немцев на холмах под Верденом. Учитывая акцент на мертвых немцах и отсутствие упоминания о погибших французах, картина битвы вырисовывалась специфическая. Этой картиной пытались нейтрализовать последствия немецких территориальных захватов и свести на нет впечатление мощи, которое производило их упорное наступление. Такая точка зрения была призвана заставить общественность молча согласиться с деморализующей оборонительной стратегией, навязанной армиям союзников. Общественность, привыкшая к мысли, что война состоит из крупных оперативных передвижений, фланговых атак, окружений и эффектных капитуляций, должна была об этом постепенно позабыть и увериться в ужасной мысли, что война будет выиграна по принципу «у кого убьют меньше». Благодаря тому, что генштаб контролировал все новости с фронта, произошла подмена фактов на представления, которые соответствовали этой стратегии.

В боевой обстановке генеральный штаб размещается таким образом, чтобы широко контролировать то, что прочитает и воспримет публика. Он контролирует подбор отправляющихся на фронт корреспондентов и их передвижения, читает и подвергает цензуре их сообщения, следит за передачей данных с фронта. Правительство, вслед за армией, имея возможность отправить депешу, выдать паспорт, контролировать почту и таможню, налагать запреты, лишь усиливает этот контроль. А также имеет законную власть над издателями, массовыми собраниями и разведкой. Увы, в случае с армией контролировать удается далеко не все. У противника тоже есть сводки, которые в наши дни беспроводной связи невозможно скрыть от стран, держащих нейтралитет. А еще с фронта доносятся разговоры солдат, а когда те возвращаются, то слухи идут еще дальше[24]. Армия – весьма неповоротливый механизм. Именно поэтому цензура в военно-морских силах и у дипломатов почти всегда совершеннее. Меньше людей знают, что именно происходит, поэтому их действия легче отследить.