– Я, конечно, не Вовка, литературу и русский язык не преподавала, – поджала губы мама, – но не Захаровичем, а Захариевичем. Потому что папеньку нашего Марка звали не Захаром, а Захарием. И Маркисом. Он не женщина, так что можешь склонять его сколько угодно.

– В таком случае, и не добрыми самаритянами, – хмыкнул я. – Если только одним добрым самаритянином. Толиком. Вовка-то уж точно мой единоверец. Не в иудейском смысле, конечно. В агностическом. Кстати, есть еще такой вариант – Захарьевич.

– Один-один, – вздохнула мама. – Вовка сказал, чтобы ты не выходил из квартиры, а лучше бы и не вставал. Оставил две киевских котлеты и картофельное пюре Лизкиного производства с пожеланием приятного аппетита и извинениями от нее же. У меня есть борщ. Чайник уже поставила. Тебе следует есть и спать. Остальные инструкции будут позже. Ты сейчас находишься в вынужденной и обязательной информационной блокаде. А у них там, кажется, проходит мозговой штурм.

Я начал озираться. Мозговой штурм пропускать не хотелось бы. Так, телефон лежит на полочке у кровати.

– Это правда насчет любовной стрелы? – мама решительно подхватила телефон и сунула его в карман фартука.

За долгие годы документальных контактов с кооперативом «Общее место» мама некоторым образом привыкла к определенной алогичности окружающегося пространства, но всякое новшество принимала с подозрением.

– Ментальной любовной стрелы, – на всякий случай уточнил я. – Призрачной, иначе говоря. Как видишь, ни одежда, ни тушка не пострадали.

– А что пострадало? – спросила мама.

На этот вопрос я ей ответить пока не мог. Совершенно точно, что пострадали мои планы на сегодняшний день. Хотя, кажется, никаких планов у меня и не было. Да и день подходил к концу. Зато была уверенность, что, если я даже ничего не планирую, планы образуются сами собой уже в процессе их выполнения. Собственно, сегодняшний день это подтверждал. Другой вопрос, что это были не мои планы, и я не знал, что там дальше.

– Предполагаю, что пострадала моя душевная сфера, – я постарался сделать бодрым лицо. – Но точнее пока ничего сказать не могу.

– Вовка сказал, что какая-то нестандартная пакость в виде купидона выстрелила в тебя из лука, – пробормотала мама, не сводя с меня пристального взора. – Если это прямой умысел, то есть, это именно любовная стрела с приворотом, а не какая-нибудь инфернальная неизлечимая зараза, то запустится приворот в тот момент, когда ты увидишь существо, к которому приворожен.

– Уже легче, – вздохнул я. – А то я думал, что влюблюсь в первый же объект, который увижу. Как только что вылупившийся утенок… Были бы серьезные проблемы с Лизкой и Вовчиком… Или нет… С таксистом? С бабушкой в белой бейсболке? Приняла меня за жонглера, когда я телефон чуть не уронил… Боже мой! Или даже с этим безобразием с крылышками и луком? Тебе не кажется, что слово «существо» предполагает слишком расширенное толкование?

Мама спрятала улыбку в уголках рта.

– Вовка передал, чтобы ты не волновался, – сказала она. – Я спросила его о том же. Это не так работает. Осталось, чтобы не волновалась я.

– Это невозможно, – закинул я руки за голову. – Кстати, зря. Нет, я вовсе не умаляю твоих переживаний, материнское волнение – это нечто неотвратимое и даже приятное, но для серьезного беспокойства нет причины, а несерьезное всегда рядом. Если бы речь шла о какой-нибудь инфернальной заразе или еще о чем-то столь же опасном, сейчас бы рядом со мной сидела Лиза. А еще скорее я бы временно прописался в Ушковской квартире. В самом тяжелом случае был бы вывезен на дачу к ФСБ. Я уж не говорю о том, что ничего не знаю об инфернально неизлечимых заразах. Так что все идет своим чередом.