Слабость немного мешала ему, но ощущение привычности движений и действий доставляло радость, растекавшуюся внутри глубоким свободным вздохом.

Когда за окном порозовело, он вытащил последнюю отснятую пленку, сложил все пленки в коробку, аккуратно заклеил ее бумагой и надписал. Надо было выяснить, в какую лабораторию он обычно сдавал их на проявку, наверняка остались какие-то квитанции, ну а если нет, можно просто поменять ее. Он нашел в стоящей на подоконнике сумке кошелек, а в кошельке то, что искал. «Все просто, – так ему казалось тогда, –действия можно восстановить, порывшись в бумагах и вещах, они сохраняют так много информации». Отдохнув, он решил, что настало время совершить путешествие по дому. На первом этаже оставались несколько комнат, куда он не успел зайти, но там были в основном жилые комнаты, а библиотека помещалась по большей части на втором и третьем. Он обошел второй этаж и остался доволен порядком в небольших залах, уставленных книжными шкафами и стеллажами, тем, что он знал, какие книги хранились в каждом и по какому принципу подобраны мебель и мелкие вещи, что находились там – картины, панно, гобелены, старинное оружие. На третьем этаже тоже все было в порядке, кроме грязного пола. Пятна давно успели высохнуть, и на отмывание их сегодня не было сил. Он разрешил себе заняться этим завтра.

Обойдя весь этаж, он сел в кресло перед большим окном и смотрел на закат, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, что было в его жизни. Хотя, подумал он, если я жил один, только с матерью, то, скорее всего, на протяжении многих лет в моем существовании ничего не менялось. Жизни одиноких людей часто присуща стабильность, им не для кого менять свои привычки, пусть и чудные, им незачем приукрашивать свою повседневность, они могут позволить себе быть такими, какими вылепили их прошедшие годы – детство, юность… Это очень удобно. Он понял, что не хочет обнаружить никаких будоражащих сюрпризов.

Перед тем, как спуститься на первый этаж и поужинать, он зашел в провансальский зал, где висели старинные музыкальные инструменты. Не раздумывая, взял лютню и сел в стоящее посреди зала кресло, откинув с сиденья подбитый мехом плащ. Он начал наигрывать что-то, что само по себе, казалось, проистекало из-под его пальцев. Постепенно сочетания звуков напомнили ему мелодию, и он попробовал сыграть ее. Да, раньше он знал ее, он остановился, потом начал сначала, и когда сыграл довольно длинное вступление, понял, что теперь нужно петь. Он запел, полностью поглощенный знакомой мелодией, не думая о том, как звучало со стороны его пение, не размышляя над странными, ему самому не понятными словами, которые слетали с его губ, он пел и блаженство слияния человеческого голоса с голосом глуховатых старых струн заставляло его длить песню, повторяя какие-то ее части и вновь начиная заново. «Это было хорошо, – думал он, глядя, как комната постепенно утопает в сумерках, – я вспомнил что-то, возможно, скоро и другие воспоминания вернутся ко мне».

Вдруг панически заметалась в нем мысль, что проснувшись завтра, он потеряет все, добытое им сегодня, что память его по каким-то причинам обнулится и ему придется начинать все сначала. Он торопясь положил лютню на кресло, хотя и укорил себя за то, что не повесил ее на место, но даже минутное промедление показалось ему опасным, он почти вбежал в свой кабинет, открыл еженедельник, записал то, что должен сделать завтра: и название книги, и адрес фотомастерской, и фамилию издателя, и телефон. Спустился с ним в спальню, положил его у кровати рядом с лампой. Подумал и дописал, что нужно еще купить продуктов, потому что кроме засыхающих фруктов в вазе из еды почти ничего не осталось. На этом он успокоился и даже засмеялся своему приступцу страха.