– Бать! – вернул Литвинова из забытья голос его сына. – Дядя Захар опять сочиняет.

– Чего там? – рассеянно спросил отец.

– Говорит, что трое суток однажды не спал! Человек разве может столько, бать?

– Может, Витюха.

– И у тебя бывало?

– Угу.

– Тоже на войне, небось? – допытывался Витя, в душе радуясь, что отец не хуже дяди Захара, что и он может не спать трое суток.

– Ага. На первом годе.

– Потом, наверное, целую неделю отсыпался?

– Не. Полчаса прикорнул всего.

– А потом опять в бой?

– Хых, какой шустрый. Не в бой – в отступление.

Снова на Литвинова нахлынули воспоминания. Увидел он, как со стороны: свою роту; себя девятнадцатилетнего; деревню под Вязьмой, где они оборону держали. В ту пору, на их участок фронта из тыла пригнали ополченцев. Собрали в Подмосковье гражданских служащих, свели в батальоны и роты. Обмундирования выдать им не успели, так и ходили они в кепках да пальто по передовой. Правда, вооружением худо-бедно снабдили, но не всех. Нескольким десяткам винтовок не хватило. Для них откуда-то из провинциального музея привезли экспонаты. Вот и стояли они в строю, кто с пистолетом из дуэльного набора, кто с кавалерийской шашкой времен Отечественной войны восемьсот двенадцатого года, а кто с кремниевым ружьем.

Когда началась вражеская атака, когда танки прошли через их правый фланг и ринулись утюжить позиции полковой артиллерии, когда вслед за танками показались цепи немецкой пехоты, Литвинов даже не посмотрел, кто дергал его за плечо и кричал в самое ухо: «Пошли, слышь? Пошли, чего сидишь?». А может и не дергал вовсе никто и не кричал. Может просто из-за того, что видел Литвинов, как один за другим выскакивают из окопа его однополчане и бегут, может потому и он побежал. Солдаты из роты Литвинова добегали до второй линии окопов, туда, где оборону держали те самые, кое-как вооруженные, ополченцы, прыгали в их окопы, становясь плечом к плечу с ними. Солдаты и ополченцы врезали по врагу залповым огнем. Где-то заговорил еще уцелевший «максим». Вражеские силуэты в касках залегли. Иные достигли окопов переднего рубежа и укрылись в них. Но там где прошли их танки, уже стрекотали автоматы, уже прочесывали траншею ополченцев, двигаясь по ее дну вдоль фронта, их солдаты. На Литвинова навалился какой-то ополченец в коричневом пиджаке.

– Справа напирают! – крикнул он, скрываясь за поворотом укрытия.

Едва Литвинов успел встать на ноги и повернуться туда, откуда явился ополченец, его вжала в стенку траншеи целая группа убегающих солдат, а чуть дальше, за поворотом, уже мелькали над ходом сообщения макушки чужих темных касок, так близко, что прямо, не верилось. Литвинов запрыгнул на край траншеи и хотел дать деру в сторону тылов, но чья-то рука ухватила его за шкирку и сдернула вниз.

– Куда дура?! – крикнул ему боец с полуседыми усами. Видимо ему принадлежала рука, сдернувшая Литвинова на дно траншеи. – На голом месте быстрее уложат!

Литвинов побежал по окопу вслед за другими, но в это время вражеская цепь, что до этого пряталась в их передней линии, преодолела пространство, разделявшее эти два рубежа советской обороны. На голову Литвинову свалился немец и опрокинул его. Враг занес над поверженным русским солдатом свой карабин, с примкнутым широким штыком, но в ту же секунду на его шлем обрушился музейный кистень, принадлежавший лет триста тому назад какому-то волжскому ушкуйнику. Раздался резкий звон, но ощутимого урона этот удар, видимо, не принес. Немец забыл, что хотел пригвоздить Литвинова к земле и переключился на обладателя кистеня. Тот, в свою очередь, не дал немцу даже обернуться. Второй удар пришелся в нижнюю челюсть немца и сопровождался хрустящим звуком. Немец выронил оружие и схватился за искалеченное лицо.