– Не мели хреновину, Христолюбов! – не останавливаясь, бросил ему однополчанин через плечо, – пока будем наших искать – немцы нагрянут! Танки прошли, а за ними сейчас следом все остальные потянуться. А раненный? Ну, куда мы с ним? Ты подумай, мы же с ним далеко не уйдем.

Христолюбов ковылял молча позади, не осмеливаясь спорить с Бобровым. Они уходили прочь от дороги, по которой должны были подтягиваться силы к танковым соединениям, взламывающим оборону советских войск. К северу от изрытой окопами и воронками дюны виднелся сосновый бор. Туда и держал курс Бобров, Христолюбов же едва успевал за ним. Опрокинутый танком бруствер окопа отдавил ноги солдату, и теперь он, морщась, хромал позади Боброва, заставляя того то и дело останавливаться и ругать Христолюбова за нерасторопность.

Добравшись до первых деревьев, Бобров завалился на сухую хвою толстой подушкой устлавшую землю под соснами. Рядом с ним, слабо постанывая, растянулся Христолюбов.

– Еще немного к северу возьмем, – отдышавшись, произнес Бобров, – а потом на восток повернем и будем к нашим пробираться. Лишь бы в болото не вляпаться, мужики говорили, тут болот на каждом шагу понатыкано, куда ни сунься…

– Через лес пойдем?

– Конечно, из леса нам сейчас никак выходить нельзя. У тебя закурить не осталось?

– Не, последнюю после обеда скурил.

– А газетки на самокрутку не приберег случаем?

Христолюбов вспомнил о листе с молитвой и ответил:

– На одну, пожалуй, найдется.

Достав из кармана тетрадную страницу, он оторвал узкую полоску внизу листка, не исписанную материнским почерком. Бобров полез в гимнастерку и вытащил из нее шестигранный эбонитовый цилиндр. Открыв его, он высыпал на бумажку щепотку коричневой махорки.

– А ты в свой, небось, все данные сложил, чин чином? А? Христолюбов? – спросил внезапно повеселевший напарник.

– Да нет, так пустым и таскаю.

– Ну, и дурак, что порожняком таскаешь. У меня в вещмешке нетронутая пачка махры осталась, жалко конечно, но лучше живым без курева, чем мертвым с папиросой, – с достоинством изрек Бобров нехитрую житейскую истину.

Затем, покопавшись под брючным ремнем, он извлек оттуда еще один солдатский медальон. В нем хранилось три спички.

– Вот, припрятал на черный день, – бережно раскладывая их на ладони, хвалился предприимчивый солдат, – как знал, что пригодятся.

На торцовой стороне медальона было прилеплено кресало из серной боковушки спичечного коробка. Чиркнув об него спичкой, Бобров подкурил самокрутку и с блаженным видом затянулся. Сделав три-четыре глубокие затяжки, он протянул окурок Христолюбову. Никита покачал в ответ головой. Его до сих пор мутило, и курить не хотелось вовсе.

– Ладно, отдохнул? – докурив, спросил его Бобров. – Вон гляди уже солнце садится, самое время и нам двигаться. Я слыхал, немцы впотьмах не наступают. Вот мы за ночь наших и нагоним.

Тяжело поднявшись на ноги, Христолюбов побрел через лес вслед за товарищем. Закатывающееся за горизонт солнце уже не могло своими лучами проткнуть толщу сосновых ветвей, сумерки в бору становились гуще, нежели на открытом пространстве. Мгла протискивалась меж деревьев и заполняла собою все пространство. Скоро она начала проглатывать силуэт впередиидущего напарника. Христолюбов стал побаиваться, что может отстать от него и попросту заблудиться, и окликнул Боброва. В этот самый момент из сумерек перед ним вынырнул могильный крест. От неожиданности Христолюбов вскрикнул и, попятившись, упал на спину. На крик из-за деревьев появился Бобров.

– Ну, чего ты тут опять? – недовольно заворчал он, но, увидев крест, удивленно присвистнул и опустился на корточки перед ним.