Кто-то, лежа на спине, палил из винтовок по самолетам. Ну, а в большинстве зарывались в землю – со скоростью кротов. Вот где пригодились наши малые пехотные лопатки. Сколько раз кляли их в походе за то, что деревянные черенки хлопали по ногам.

«Юнкерсы», воя сиренами, утюжили нас так, что ветер от их винтов пробегал по спинам. Ярцево немецкие бомбардировщики разрушили до основания двухразовой бомбежкой за несколько часов.

Дивизия прибывала и выгружалась по частям – в Ярцеве, Гжатске, Можайске. Наш полк сразу же выдвинулся на Дорогобуж. На полный сбор ушло почти десять дней. Чтобы не демаскировать расположение полков, нам было строго-настрого запрещено стрелять по самолетам из личного оружия. Мы понимали – солдатский телеграф действовал безотказно, – что готовится что-то очень серьезное, что именно здесь, на смоленской земле, врагу будет дан решительный бой. Ведь за нами – больно было подумать – простирались московские земли, а дороги, которые мы прикрывали, кратчайшим путем вели к столице.

Войска все время куда-то передвигались, все дороги были забиты машинами, танками, повозками. Стояла дикая, совсем не осенняя изнурительная жара. Но больше всего нас угнетали слухи о наших огромных потерях, окружениях, о вездесущих немецких десантах. Политрук регулярно проводил политинформации, но они мало что объясняли нам, что творится на фронтах. Думаю, политрук и сам не знал этого досконально. Из его выступлений запомнилось название «план Барбаросса». Мы иногда путались и называли «план Барбоса». И это всех смешило.

Но стало не до смеха, когда нам выдали черные пенальчики размером с мизинец – медальоны-смертники. Всем было приказано заполнить бумажные вкладыши для опознания твоего трупа. Я, как и большинство наших бойцов, не стал вписывать в листок никаких данных – бывалые бойцы говорили: как заполнишь «смертник», так и смерти не миновать. Кто-то верил, кто-то нет. Но «смертники» не выбрасывали, а прятали куда подальше.

ПРИМЕЧАНИЕ ИСТОРИКА

Приказом Народного комиссариата обороны СССР от 15 марта 1941 года в войсках в обязательном порядке вводился так называемый ЛОЗ (личный опознавательный знак). Представлял он собой бакелитовый пенал в виде цилиндра с вкладышем из пергаментной бумаги, где содержались следующие сведения:

– фамилия, имя, отчество;

– год рождения;

– воинское звание;

– уроженец – республика, край, область, город, район, сельский совет, деревня;

– данные о семье: адрес, фамилия, имя, отчество жены, ближайшего родственника;

– каким РВК призван (районный военкомат);

– группа крови по Янскому (от I до IV).

Согласно упомянутому приказу, в обязанности каждого командира входил строгий учет воинских потерь. Но на деле это исполнялось далеко не всегда, и фактически было невозможно. Убитых хоронили местные жители.

До армии я не курил – занимался спортом. Не курил и в Барнауле, где начинал свою военную службу. Первую затяжку сделал в июле 1941 года после бомбежки в Ярцеве. Вид у меня, должно быть, был столь потерянный и несчастный, что наш оркестрант трубач Виктор Петренко сунул мне недокуренную цигарку. После первой же затяжки закашлялся – ядреная махра ободрала глотку. Но все это как-то вывело из шока, переключило мысли на обыденное действо: оторвать листок бумаги, насыпать в него из кисета махорки, свернуть «козью ножку», достать спички, раскурить… В этом был некий смысл – сделать передышку, психологическая разрядка. О вреде курения никто не задумывался, когда-то он еще будет, этот вред. Осколки и пули, летящие в тебя и мимо тебя, были намного вреднее. Да и какой там вред организму, когда жизнь организма могла прерваться в любую минуту. И я закурил, как все, и дымил аж до 1946 года, когда молодая жена поставила вопрос ребром: выбирай – или я, или сигарета. Я выбрал жену. А свой серебряный портсигар бросил в колодец. Для того, чтобы потом, когда потянет закурить, вспомнить и пожалеть – такую вещь выбросил, чтобы порвать с табаком – неужели зря выбросил? Не знаю, это ли подействовало, или силы воли хватило, но после пятилетнего курения с папиросами дела больше не имел.