– Да-а, не повезло тебе.

Алексей продолжал:

– А мне иногда охота в тюрьму – по зиме особенно.

Семён взглянул на него с интересом:

– И как – получалось?

– Не-е, в самый последний момент думаю: ты, дурак, что собрался сделать? И всё, на месяц успокаиваюсь. Потом опять то же самое, и так уже четыре года.

– Ё-ё, – протянул Семён, – я столько не выдержу.

– А куда ты денешься? – спокойно ответил Лёха. – Я тоже поначалу думал, что не выдержу и месяца, а потом… – он махнул рукой и отвернулся.

Семёну показалось, что его товарищ плачет – тихо, по-собачьи. Он ничего не стал больше говорить и молча лежал, перебирая в голове обрывки своих детских воспоминаний: двор, детский садик, футбол, что-то из школы. Это было похоже на калейдоскоп, переворачиваемый в руке: кусочки мозаики складывались в разнообразные картинки, но цельного сюжета не проявлялось. Он снова лёг на спину и увидел на потолке каплю конденсата, собирающуюся оторваться от поверхности и устремиться вниз, прямо к его лицу. Семён закрыл глаза и напряг изнутри своё зрение, пытаясь сквозь веки уловить очертания этой капли, заставить её замереть, в то же время ожидая ощутить на своём лбу легкий "чпок" от её прикосновения, но ничего не происходило. Он помолчал минуту, а потом произнес:

– Лёха, а ты не переживай особо-то – живы, и слава Богу, у многих и этого нет.

– Да я привык уже, чего тут переживать? Гнобит только, что до конца дней своих по колодцам придётся шастать – это ли жизнь? А так сидел бы я сейчас на кухне в своей берлоге, ругался бы с Люськой, ворчал на бабу Свету – вечно надымит папиросами на всю квартиру: ей уже под девяносто, а пыхтит, как паровоз.

– А ты курил?

– Да попробовал пару раз – ничего интересного, лучше стакан водки накатить. А ты?

– Нет, наверно. Да и где бы теперь на это еще деньги брать – на пожрать бы чего наскрести, не до сигарет уже.

– Это точно. У меня тут, кстати сказать, от батона немного осталось, – он достал из кармана куртки кусок батона, завернутый в целлофановый пакетик, – перекусим, может?

– Давай, – с благодарностью согласился Семён и подсел поближе.

Батон пах выпечкой, и его приятно было ощущать у себя во рту, тем более в контрасте с окружающей плесенью.

– А ты что всё молчком да молчком? Или думаешь, мне не понять?– спросил Алексей, жуя свой кусок.

– Ничего я не думаю. Это в тюрьме за жизнь трепятся, а мы вроде как на свободе. У тебя своё, у меня – моё.

– Типа как в Библии?

– Типа как на воротах Бухенвальда.

Помолчали. Вдруг Семён сам начала рассказывать:

– Я сам с Ельца – слыхал о таком, на Азовском море? Семь лет назад подался на заработки на Дальний Восток, повертелся в коммерции одно время во Владике (там тоже море), потом перебрался в Хабаровск. Женился, дочь родили, японскую машину купили – с этим там вообще просто. Хабаровск – купеческий такой, размеренный, коммерсантов много. И все доверчивые, как дети. Во Владивостоке не так. В плане, что коммерции больше, но люди зубастее – ты им ступню, а они по колено оттяпают – акулы, одним словом. Там и с квартирой тяжелее. Устроился сперва страховым агентом, но не клеилось особо, через полгода на продукты питания перешел.

Ещё не так давно был территориальным представителем одной крупной московской конторы. Вернее, офис и завод у них в Красногорске. Работа-то в принципе не пыльная: развивай клиентскую базу по рынкам да торговым центрам, собирай заявки на бакалею, пересылай в головной офис, потом товар приходит, ты его встречаешь, организовываешь доставку, работаешь с претензиями – в общем, если язык на месте, а не там, где обычно у тебя, Лёха, то можно зарабатывать приличные деньги. А чем больше зарабатываешь – тем выше потребности. Тут ещё кредиты на всех обрушились – бери-не-хочу-всё-равно-возьмёшь. Богадельня по всей стране, в общем. Через два года мы уже оформили ипотеку на "вторичке"…