Странные мы всё-таки существа, – люди. Когда едем куда-то одни или находимся где-то одни, среди совершенно незнакомых лиц, мы боимся показаться смешными, глупыми, ненормальными. Если мы счастливы, зачем же пытаться заглушить это состояние? Почему? Может лучше показаться ненормальным, но зато счастливым? Что плохого в том, что ты улыбаешься или даже смеёшься? Плакать на людях, орать, что, кстати, оказывается, легче, и, происходит чаще, – это, согласитесь, некрасиво. А улыбаться? Разве плохо? Улыбнитесь, читатель.

Вера оказалась во власти своих воспоминаний. Как приятно было думать о Егоре. Как удобно было с ним помолчать, как горячо можно было с ним поспорить. Как хорошо было в его объятиях. Вдруг Вера передёрнулась. “Зачем уехала, дура?” – обратилась она сама к себе, озлобившись. Действительно, зачем? Быть может затем, чтобы на закате своей жизни принести обществу пользы вдвое больше, чем за все свои двадцать три года.

Когда случается горе или беда с тобой, то злоба, жажда мести и боль от несправедливости берут вверх – так устроен человек. Но стоит приложить усилия, чтобы любовь, всепрощение, понимание и осознание преодолели вкупе всю ту ярость и боль, как откроется совсем другой мир и его краски станут намного ярче. Много усилий. Но это того стоит. Стоит наконец понять, что жалеть себя, мстить за себя, да и вообще жить для себя – это игра в одни ворота, в которой невозможно победить, наверное также, как и проиграть, поэтому и смысла в в это игре нет, поэтому стоит жить больше для других. Жаль, только мы редко и только в крайних случаях это понимаем. И продолжаем жить для себя.

Глава Е

Перед глазами Веры за стеклом электропоезда промелькнуло название станции “Изюминское”. “Пора выходить.” – подумала Вера. Она встала, взяла чемодан и вышла в тамбур. Поезд остановился, с шумом открылись двери, и свежий прохладный вечерний воздух ворвался, растрепав волосы Веры. Это был какой-то новый, другой, не такой, как в Петербурге воздух. Она сошла на платформу. Метрах в десяти от себя Вера увидела тех дорогих и близких, которые обещались её встретить. Сколько же она не виделась с ними? Лет пять или может быть семь? Когда они приезжали в Петербург к ним? Да, давно она их не видела. Вдруг одна из трёх встречающих увидела Веру и метнулась с улыбкой к ней. Это была двоюродная бабушка. Её седые волосы трепались по ветру, также как и её лёгкая накидка. Она подбежала к Вере так быстро, как могла. “Господи, ба, дорогая!” – слёзы брызнули из глаз Веры.

Как крепко её обнимала эта маленькая и худощавая старушка. Вера взглянула ей в лицо – как же оно состарилось, сколько морщин, брови стали совсем седые, нос обвис, но глаза – это были всё те полные огня небесно-голубые глаза, заряжающие всё вокруг добротою и любовью. Кожа состарилась, руки ссохлись, но глаза – глаза ещё были полны жизни.

– Ох, ба! – выронила сквозь слёзы Вера и перевела взгляд на подошедших встречающих – двоюродную тётю со своей шестнадцатилетней дочерью, являющейся, соответственно, внучкой бабушки.

– Дорогая наша, наконец-то кто-то из вас приехал в наш Богом забытый край.

Вера улыбнулась. Ей не пришлось натягивать улыбку, чего она опасалась.

– Да не такой уж и забытый! У вас столько всего понастроили.

– Это верно. – резонно заметила тётя.

Она обняла Веру как-то сдержанно, даже холодно. Она мало изменилась, но видно было, что глаза у неё какие-то грустные.

– Машенька! – Вера начала обнимать самую молодую представительницу этого рода. – Как ты выросла! – посмотрев на неё с восхищением сказала она. – Как похорошела. Ты просто расцвела, дорогая!