– Хорошо, правда? – тихо спросил Яковлев.

– Очень. – Одними губами прошептала Анна.

     Подъехало такси.

     Николай Матвеевич вдруг развернулся к Гореловой, крепко обнял ее.

– Эх, Анька, знала бы ты, как мне тебя будет не хватать! И как я тебя люблю!

– Я тоже, Николай Матвеевич!

– Я серьезно тебе говорю! – Он слегка отстранился, не выпуская ее из объятий, заглянул Анне в глаза.

– И я серьезно.

– Ладно, я тебе, как всегда, верю. Ох, и жалко мне тебя тут оставлять. А в том, что я тебя к себе потом все равно перетащу – можешь даже не сомневаться. И мужика тебе хорошего найдем. Если сама здесь не найдешь, то я столичного жениха подберу.

– Ты, главное, сам как следует там устраивайся, я уж как-нибудь здесь поживу. Ладно, давай прощаться, а то машина уже ждет.

– Мы об этом еще поговорим. Позже.

      И Яковлев снова сжал ее в объятьях, потом крепко поцеловал прямо в губы.

– Ну, давай уже, иди. Долгие проводы – лишние слезы.

      Он посадил Анну в машину, заплатил водителю.

– Доставьте это сокровище в лучшем виде!

      Таксист улыбнулся и кивнул.

– Сделаем.

                                                                                         * * *

     Утро следующего дня началось с того, что она чуть не проспала. Вернувшись с банкета, Анна долго не могла уснуть. Крутилась в постели, передумала обо всем на свете, начиная с самого вечера и заканчивая, как всегда, крахом ее благополучной жизни. Задремала под утро, да так, что даже звонок будильника не услышала.

     Спасла мать от опоздания Любаша, которой в этот день нужно было ко второму уроку. Дочь проснулась от звонка своего телефона. Пошла умываться и, не услышав привычных звуков материных хлопот, заглянула к ней в спальню.

– Мам, ты еще спишь?

     Анна подхватилась, как ошпаренная. Успев только умыться и, наспех расчесавшись, собрать волосы в хвост, она торопливо оделась. Взрослая дочь с улыбкой наблюдала за суетящейся матерью.

– Мам, ты, как в армии, честное слово. – Она глянула на часы. – У тебя даже есть пять минут, чтобы съесть бутерброд.

– Зайка, какой бутерброд!

– Нормальный, мам. Тем более что я его уже соорудила.

– Ты хоть сама-то поешь! Я на работе чем-нибудь перекушу.

– Мам, ты вполне успеешь. А накрасишься уж точно на работе. Я косметичку тебе в сумку положила. И свежий халат тоже там.

– Спасибо, умничка ты моя! И что бы я без тебя делала?

      Анна и на самом деле успела проглотить бутерброд и  чашку чая, и, схватив протянутую Любой  сумку, поспешила из дома.

     Горелова торопливо шагала по коридору больницы, ругая себя за то, что проспала. Первый день в новом качестве следовало бы начать не с суетливой беготни и ненакрашенного лица, а с нормального появления перед коллегами. Хотя коллеги сегодня тоже далеко не все будут выглядеть нормально. Если она сама ушла с банкета в одиннадцать, то многие вообще неизвестно во сколько оказались дома.

      Так и вышло. В ординаторской уже вовсю пахло крепким кофе, а лица некоторых товарищей выглядели слегка помятыми. Некоторые вообще еще отсутствовали.

     На ненакрашенную Анну глянули с пониманием, поздоровались приветливо, но не дружно. Она смутилась, почувствовав себя такой же, как и все, страдалицей. Усевшись за свой стол, Горелова полезла в сумку за халатом. И с удивлением заметила, что коллеги дружно уставились на нее.

– Что? – Анна выглянула из-за сумки.

– Анна Сергеевна, мы, конечно, непротив, но у вас теперь вроде бы как свой кабинет …

     Горелова замерла. Несколько пар глаз с удивление смотрели на нее.

– И что?

     Весельчак Крымов с тяжелым вздохом поднялся и, налив в чашку горячий кофе, водрузил ее перед нею.