Машина остановилась. Я вылез из кузова. Парни махнули мне на прощанье и умчались к аэродрому, оставляя пышный пыльный шлейф за собой. До штаба группировки мне оставалось несколько сот метров. Я забросил на плече свою сумку и побрел в сторону «отстойника», чтобы, обогнув тылы подразделений при расположении на месте, выйти к цели.

…

– Вы что, пешком до Чечни добирались?

Мой будущий, а впрочем, уже состоявшийся старший начальник – стриженный «под машинку» полковник с загорелым скуластым лицом и потрескавшимися от ветра губами – смотрел на меня, точно на бомжа, неизвестно откуда здесь взявшемся. Я, как ни драил накануне берцы, как ни отряхивал китель и кепи – вездесущая пыль проникла даже в уши, а берцы тут же, как назло, приобретали какой-то мышиный цвет, потеряв всякий блеск. Полагаю, в поры на лице тоже въелась дорожная пыль, что и мочалкой сразу не отдерешь. Так что видок у меня был еще тот. Даже как-то странно было вспоминать, что какой-то час с небольшим назад из-за моего чистенького и залихватского вида патруль из местной комендатуры с явным презрением пялился на меня на ханкальской ж.д. станции. Что интересно, даже сержант-делопроизводитель – женщина, сидевшая за отдельным столиком подле своего начальника – от удивления изумленно округлила глаза. Короче, моему конфузу не было предела.

– Моя фамилия Верещагин и дисциплина у меня жестокая, как у Пиночета, – заявил полковник, сам того не подозревая, что отныне дал себе прозвище, в последствии плотно к нему приклеившееся – Поэтому запоминай, повторять не стану: употребление в служебной командировке спиртных напитков – любых, даже пиво – смерть; отлынивание от работы, а равно неявка вовремя и в срок – смерть; запомни, где бы ты ни был: на обеде или на «очке», ты должен явиться ко мне после получения приказа через три-пять минут, не явка … – Верещагин, повернувшись, вопросительно глянул на меня.

– Смерть, – вздохнул я.

– Так точно! Соображаешь. По этому пункту есть вопросы?

– Расстреливать сами будете?

– Нет, мой заместитель. Там, за бараком, на хоздворе.

Делопроизводитель снова округлила глаза, а начальник пристально посмотрел на меня.

– А ты остряк, как я погляжу. Ладно, поживем – увидим, что ты за птица. Теперь о деле. Сегодня сдашь все документы, станешь на все виды довольствия, короче оформишься, как положено. Найдешь коменданта, определишься с койко-местом в жилом модуле. Не забудь мне доложить, куда тебя определят, чтобы мог вызвать, если что. Дальше. С завтрашнего дня поступаешь в распоряжение полковника Саватеева. Отныне он тебе отец и мать. Его приказ для тебя – закон. С компьютером работать умеешь? Что рожу скривил, как среда на пятницу? Не нравится? А ты думал тут Бородино? Так, сейчас иди, приводи себя в порядок, умойся, почистись, – Верещагин глянул на часы – Жду через десять минут. Представлю тебя нашему генералу.

…Я сидел в «хибаре» у коменданта на высокой кушетке, вероятно, некогда бывшей медицинской и пил самодельный квас, болтая ногами. Комендантом оказался офицер из нашего óкруга, полковник, чью фамилию я тщетно пытался вспомнить. Зато он меня сразу узнал, усадил на эту кушетку, поставил рядом на стол пластиковую пятилитровку самодельного хлебного квасу и стал хлопотать по поводу моего пропуска, койко-места и прочей светотени. Я бы не сказал, что у коменданта были убогие пенаты. Наоборот, мечта любого штабиста – начальство далеко, сам себе велосипед: отдельный «коттеджик», пусть и небольшой, компьютер, вполне сносный принтер, в углу стоит «стационарка» – снятая с КШМ* радиостанция Р-142; в противоположном углу приткнулся списанный, но вполне работоспособный «Рубин», одногодка Ивана Грозного. А, впрочем, какая разница? Здесь всегда тихо и уютно. Из надорванного динамика старого «Олимпика», еще советского производства, мерно и убаюкивающе лилась мелодия «Мой ласковый и нежный зверь» Доги. За соседним столиком сидел старший прапорщик в милицейской форме с шевронами СМВЧ*. Его все, даже солдаты, звали «дядя Степа». Габаритов он действительно был «дядиных Степиных». Страшно заикаясь, он долго подбирал нужные слова, и немало времени уходило, прежде чем можно было скорее догадаться, чем понять, что хочет сказать этот здоровяк. Его лающий громогласный бас заполнял все небольшое пространство дежурки, и я даже непроизвольно вздрагивал.