Ладно. Ты это и сама знаешь. Я начал. И дальше – как договорились. Я буду посылать тебе последнюю строчку из написанного за день. Это пунктир, по которому ты будешь идти следом за мной. Как камешки, которые разбрасывал Мальчик-с-пальчик, когда его несла по лесу неодолимая сила… Людоед? Видишь, что-то уже начинает происходить, хотя я и написал-то всего пару страниц. Но уже не помню, кто это был. Может, людоед. Зачем людоеду похищать тощего и невкусного мальчишку? Нет, что-то здесь не то, я чувствую.

Если мир меняется, то я прав, и мы с тобой будем…»

– Это все? – спросил я, потому что дальше страница не прокручивалась, предложение оборвалось, текст был не законченным, и мне почему-то остро, просто невыносимо захотелось узнать, что имел в виду синьор Гатти, когда начал фразу «мы с тобой будем». Где будем? Что будем? Мы с тобой…

– Это все, – повторила Лючия и запрокинула голову, уткнувшись затылком мне в грудь, я наклонился и поцеловал ее в лоб, она вздохнула, и я…

Неважно. То есть, я хочу сказать: неважно ни то, что происходило в следующие полчаса… или час… или две минуты… ни то, почему я совершал те или иные поступки. Мне казалось, что память моя раздвоилась, как память шизофреника, а, впрочем, я не знаю, как устроена у шизофреников память, так что и ссылаться на нее не стану. Как бы то ни было, я отчетливо помнил, как повернул Лючию к себе, начал целовать ее в нос, щеки, губы, а она все теснее ко мне прижималась, нам было неудобно, и мы переместились в комнату, на диван, это произошло само собой, и еще я помнил, что мы – в то же самое время! – сидели на кухне перед экраном, Лючия сбросила мои руки со своих плеч, а я думал о последних словах, которые Гатти настучал на своем компьютере, а потом…

Исчез?

Но ведь перед этим он должен был, как минимум, надавить мышкой на клавишу «послать», иначе письмо осталось бы у него, Лючия его не получила бы… И если так, то почему Гатти отослал письмо, не дописав предложения?

Лючия не могла ответить на мой вопрос, потому что в мире моей раздвоенной памяти перечитывала последние слова своего Джанни и одновременно расстегивала на мне рубашку, пуговицы не поддавались, она все больше нервничала и, в конце концов, ударила по какой-то клавише, отчего письмо свернулось и пропало с экрана, оставив в моей душе ощущение несбывшегося… в том числе несостоявшегося поцелуя и еще чего-то, что почему-то представилось мне в виде огромного бутона, медленно распускавшегося в темноте то ли космического пространства, то ли моего собственного подсознания…

В себя я пришел в тот момент, когда вездесущий синьор Балцано вошел в стену и перестал существовать в этой реальности. Я успел только заметить его спину, скрывшуюся в стене кухни, как утопленник скрывается под водой, чтобы больше не появиться на поверхности.

– Ты видела? – воскликнул я и вскочил со стула, на котором сидел… нет, поднялся с дивана, на котором мы с Лючией… или, может, сделал еще что-то, о чем сразу же и забыл? В следующую секунду воспоминания соединились вместе, я перестал о них думать, позволив улечься в сознании так, как им самим заблагорассудится.

– Видела, – сказала Лючия, но которая из двух – или обе произнесли это в унисон?

Я подбежал к стене и погрузил в нее руки… то есть, мне показалось, что погрузил чуть ли не по локоть, на самом деле я какое-то время стоял, упершись в стену обеими руками, будто стена могла упасть, а я, как атлант небеса, поддержал ее и не позволил обрушиться нам на головы. Нам – потому что Лючия оказалась рядом, но поддерживала не стену, а меня, впрочем, скорее не поддерживала, а сама пыталась о меня опереться, уткнувшись лбом мне в спину.