Да и вообще, что это он… как будто на самом деле там воронка. Глюк он и есть глюк, мало ли что померещится, иди вперед, и не бойся. Нет же, как в каком-нибудь «Тунайте» чего-нибудь напьешься, потом идешь по улице, и привидится тебе, сидит на тротуаре какая-нибудь мохнатая нечисть о двух головах, так за километр ее обойдешь, еще руки на груди сложишь, чтобы она не тяпнула…

А это что за черт…

Полицейские остановились.

Все. Разом. Будто они тоже видят воронку. Кто-то манит Ван Клика, иди, иди назад…

Черта с два.

– Вернитесь немедленно. Ничего вам не будет, вернитесь немедленно…

Так я вам и поверил.

Ван Клик идет к воронке. Долговязый страж порядка пугливо крестится. Что-то они знают про воронку. Что-то, чего простым смертным знать не положено.

– Тебе чего… жить надоело?

Ванн Клик берет правее, правее, воронка не дает взять правее, хватает, засасывает, Ван Клик еще пытается ухватиться за что-то, во-он за ту ограду, как она далеко, ну подойди ближе, я знаю, что ограды не ходят, ну давай же, цып-цып-цып, ох, черт…

Ван Клик проваливается в ничто.

– К вам… посетитель.

Пресс Эни Кей кивает. Он знает этого посетителя. Очень хорошо знает.

– Пусть войдет.

Посетитель заходит. Минуту мнется в дверях, осторожно протягивает руку. Пресс пожимает руку жестом командира, чуть-чуть приопускает руку вошедшего, как указано в учебниках, чтобы показать, кто тут хозяин.

А хозяин тут Пресс Эни Кей и никто больше.

– Вызывали? – спрашивает гость. Человек, который кажется квадратным, квадратный пиджак, квадратный подбородок, квадратный лоб.

– Вызывал. Гонорарчик вам хотел отдать…

– За… за что?

– А то сами не знаете, за что… за работу вашу. Чисто сработано, как там говорят, комар мухи не подточит…

Пресс смеется. Гостю не до смеха.

– Но… я еще ничего не сделал, я же только сегодня собирался…

– Как только сегодня, папашу моего вчера застрелили, все при всем.

– Кто застрелил? – Спрашивает киллер, давится собственным голосом.

– Уж не знаю, кто застрелил, кого вы там послали, а сработано чисто.

Квадратный человек мнется. Проще всего сказать спасибо и уйти. Мало ли, что там случилось, меньше знаешь – крепче спишь.

Но…

Но…

– А…

– …труп теперь на мелкого моего повесили, тоже хорошо…

– Сына?

– Тю, сына, брата моего… А что, тюфяк тюфяком, что из него выйдет-то вообще… Это папаша вечно вокруг него крылышками хлопал, ах, бедный мальчик, ах, такой ранимый, ах, в поиске себя… Бабла ему отвалил не меряно… тут пашешь как проклятый, и… ты чего?

– Я его не убивал.

– А?

– Не убивал я его. Не знаю я, кто это сделал.

Пресс бледнеет. Тут, главное, не потерять лицо. Это во всех учебниках написано, главное, не потерять лицо, что бы ни случилось. Пресс Эни Кей бормочет какие-то протокольные любезности, ну, вы, не вы, все равно дело сделано, гонорарчик вам полагается… Снова жмет руку (жестом Начальника!), выпроваживает гостя за дверь…

В изнеможении опускается в кресло.

Ван Клик падает в снег.

Ван Клик не знает, что такое снег. То есть, где-то что-то видел, в каких-то играх, стойте, дайте вспомнить, как она называлась… Звезда Севера, что ли… а нет, Хрустальная Звезда. Или нет. Или все неважно. Вот там был снег. Белый, искристый, красивый. Вот как здесь. Только Ван Клик не думал, что снег обжигает. Вроде бы не горячий, а обжигает, когда к нему прикасаешься. Больно.

Ванн Клик поднимается со снега, оглядывает ночь.

Что такое ночь, Ван Клик тоже не знает. То есть, конечно, были какие-то ночи, летние, коротюсенькие, как раз чтобы нацеловаться с кем-нибудь в кустах, нагуляться по темным улицам, накричаться вдоволь. И сразу, часика через три, рассвет. Вот такие Ван Клик видел ночи. А тут небо черное-черное, исколотое звездами, и так и кажется, что тянется эта ночь долго-долго-долго, и будет тянуться еще столько-столько-столько-долго-долго-долго…