На дорогах, в больших городах.
Там у многих надежды разбились,
И они бы давно утопились,
О потерянном счастье скорбя,
Если б не было, скрипка, тебя.
Тяжесть жизни всего на свете
Тяжелей – это знают и дети —
Тяжелей, чем звездный конвой
И всей тяжести мировой.
«Словно город, растет эта ночь…»
Словно город, растет эта ночь,
Сны ее слишком долги и гулки,
Переулки идут к площадям,
Утомленные. Башни не прочь
Устоять от подобной прогулки.
Кто живет в этом городе черном,
Чьи улыбки цветут и печали?
Глянь, бушуют, как протуберанцы,
Сны, гляди, как сплетаются в танцы,
Но услышь Божью скрипку вначале.
«Столетье протекло сквозь пальцы. Я стою…»
Столетье протекло сквозь пальцы. Я стою
У бездны ли, у Бога на краю
И слушаю вселенский дикий скрежет
Разнузданного ветра – я в семью
Его возьму, иль он меня зарежет?
Но кажется, мне новая страница
Назначена – что ей потом приснится?
Но ангелы, которые далече,
Не хмурятся, а расправляют плечи,
Чтоб Божья вспыхнула в ночи ресница.
«Вечер лениво меняет одежды…»
Вечер лениво меняет одежды
И ложится бахромой на сад.
Небушко хмурится, а невежды
Смотрят, как в небе миры висят.
И на земле, никому не знакомой
И не присягнувший совсем никому,
Ты маешься странной, чужой истомой
Оттого, что звезды летят во тьму.
Границы сознания слишком строги —
Становись либо камнем, либо звездой.
И нет для тебя иной дороги,
Чем полюбить этот мир молодой.
«Вот вечер тихий и румяный…»
Вот вечер тихий и румяный,
От дел своих немножко пьяный,
Он гонит на ночь детвору,
И, недоволен жизнью краткой,
Он шепчет будто бы украдкой:
«Я, кажется, сейчас умру!»
Вот сад, исполненный покоя,
Вот светлячок – да что такое! —
Зажег лампадку над травой
И возгордился, боже правый,
Светящийся чужой державой —
Не как святой, а как живой.
«Всему свой срок. Весь мир продрог…»
Всему свой срок. Весь мир продрог
От этой мысли. Он играет,
Как девочка иль как щенок,
Потом гниет и умирает —
Всему свой срок.
А вот и сад – ему не впрок
По осени казаться пышным,
Но так дозволено Всевышним:
И светлым яблоням, и вишням —
Всему свой срок.
Вот грязь напуганных дорог,
Небес глухое коромысло,
Которое опять нависло,
Чтоб молвить: нет другого смысла —
Всему свой срок.
«Гербы над замком одряхлели…»
Гербы над замком одряхлели,
И тянут руки к небесам
Большие замшевые ели,
И больно выцветшим глазам.
Вот свет в окне незасыпающем,
Прикинувшийся вдруг рыдающим,
Как дама слишком поздних лет.
Вот сторожа смешная будка,
А вот, как чудо, незабудка,
А вот державы злой скелет.
«Над Прагой светлой ночь легла…»
Над Прагой светлой ночь легла,
Огромная, как сад осенний,
И солнца нет, одна лишь мгла —
Но ждать не надо потрясений.
Ведь месяц, сотворив добро,
Зубрит забытые уставы
И льет надежно серебро
На волны медленные Влтавы.
Но вдруг, обижен, прячет лик
В небесные пустые пашни —
Пред ним не заговор возник,
А светлый циферблат на башне.
«Господь, оставь меня без глаз…»
Господь, оставь меня без глаз —
Тебя увижу все равно.
Оставь без слуха – гневный глас
Услышу, не уйдя на дно.
Приду к тебе я и немой,
Приду без ног, приду без рук.
Ты мой, Господь, ты мой, ты мой —
Не завершится этот круг.
А хочешь – мозг мой умертви,
Скажи: «Остановись, душа!»
Я понесу тебя в крови,
Чуть-чуть дыша, чуть-чуть дыша.
«Пусть будет жизнь твоя, как праздник…»
Пусть будет жизнь твоя, как праздник!
Ну, что смеешься, безобразник?
Так будет: майская заря
Однажды над тобою встанет,
И улыбаться не устанет,
И жизнь тогда пойдет не зря.
Дорога пред тобой прямая,
И ты идешь, не понимая,
Зачем лазурь, зачем весна?
А ландыш головой кивает:
«Дитя, и то не забывает
Того, что синь небес ясна».
«Венеция, боль разлуки…»
Венеция, боль разлуки,
Странный какой-то вокзал.