– Слушай, пойдем куда-нибудь?

– Куда? – готовно отозвался Борболин. Идти, действовать, доказать.

– Ну… – Жибрунов неопределенно покрутил в воздухе пальцами. – А у тебя некуда?

Очутившись на улице, Борболин ощутил подъем и выскочил на мостовую. Махал рукой проезжавшим машинам, яростно грозил вслед ускользавшим габаритным огням. «Сейчас, сейчас!» – кричал он Жибрунову, но автомобили огибали его, не останавливаясь. «Давай сюда, дорогу перекроем!» Он подбежал к тротуару, за Жибруновым, но того не было видно.

– Чего там перекрывать, я подвезу, – посочувствовал какой-то мужик в форме.

Борболин даже не обрадовался нечаянной удаче. Так и должно быть.

– Сейчас, погоди, только Жибрунова… – Показалось, тот мелькнул у входа. – Сеня! – Нет, показалось.

– Ладно, обойдемся без Сени. Полезай.

Машина стояла тут же. Милиционер подсадил Борболина и сел сам. Борболин наклонился к шоферу через окошко:

– Едем к жене! – Решение пришло только сейчас, но было единственно верным.

– И мне к жене… – еле выговорил из темноты кто-то напротив.

– Да ты… я тебе за свою жену… – Борболин рванулся к его лацканам, но пока отыскивал их у ватника, невидимая сила отбросила его назад на жесткое сиденье.

– Без рук! Все к женам попадете. К теще на блины. – Старшина гордился, что не потерял чувства юмора на своей тошнотворной работе.

И тут Борболина вырвало.

Когда пришла бумага из вытрезвителя, Борболина решили разобрать на профсоюзном собрании. Почему-то вообще приняты собрания, на которых разбирают, но никто не догадался ввести каких-нибудь разбираний, чтоб собрать.

Конечно, Ираида Степановна первой вступила в открытый бой с распущенностью и хулиганством, вставляя давно забытые термины. Обилие раздумчивых междометий делало ее речь похожей на осмысленную. Начальник высказался, как всегда, весомо и аргументированно. Слова его были безошибочно верны.

Борболину было тошно и стыдно. Провалиться сквозь землю мешала только неуместная честность третьего закона Ньютона.

Большинство, по обычаю, предпочло бы отмолчаться, но боевитый задор пожилой женщины, а также содержательность выступления начальника оживили массы и многих заставили высказаться. Раздавались, правда, и соглашательские голоса, но в основном осуждение было единодушным. Даже Жибрунов не удержался, что это все же безобразие. Единогласно постановили лишить премии и не давать отпуска летом – только Ираида стояла за более решительные меры, да один из техников, разобранный в прошлый раз, воздержался.

Борболин обрадовался, когда все наконец закончилось. Но радость была непродолжительной – стоило вспомнить, что говорили о нем. А вспомнить стоило, потому что говорили справедливо. Только все равно это не укладывалось в голове, а постоянным ванькой-встанькой вывертывалось из скользких пальцев стыда «не может быть». А потом снова со спины слезала кожа, когда он понимал, что и пьяным, и хулиганом, и в милиции был он сам. Что ж, возмездие по заслугам. Хотя могли бы ограничиться и одним каким-нибудь взысканием. Ведь никто даже не поинтересовался, что и как на самом деле случилось, в голову никому не пришло. Но мог хоть намекнуть Жибрунов. И ведь сам тогда был с ним, сам пил и даже на его деньги. Хоть дело совсем и не в деньгах.

Борболин включил телевизор. «Время» шло, но как-то не смотрелось. Он проговаривал множество вариантов серьезных и одновременно остроумных возражении. Вот так, выдержанно, достойно. Он сам сумеет ответить за свои поступки.

Когда зазвенело в ушах, он машинально подошел к двери. За порогом стояла жена, ногой поддерживая чемодан.

– А где лыжи? – ничего лучшего не мог он придумать.