– Мы должны позвать врача на всякий случай, чтобы исключить сотрясение и другие увечья, – говорит другая женщина, ее тон более взволнованный и на сотню градусов теплее.

– Бросьте! – отмахивается опекунша, незаметно щипая меня в области локтя. – Ты ведь в порядке, милая? Это просто стресс, немного драмы – залог успеха настоящего дамского шоу.

Она смеется, а меня все еще немного подташнивает. Думаю, все-таки голодовка перед конкурсом была лишней, ноги все еще дрожат, когда поднимаюсь, кивая как болванчик.

– Со мной все хорошо, – хриплым голосом говорю, а потом, прочищая горло, добавляю чуть громче: – Раньше я не выступала на сцене.

Женщина приспускает полукруглые стекла очков и скептически осматривает меня, все еще одетую в купальник. Кто-то из ее помощников протягивает плед, и я так благодарна за возможность спрятаться под шерстяной колючей тканью, которая цепляется за пайетки.

– Хорошо, – наконец говорит организатор, кивая Генриетте. – Судьи примут решение и огласят его в течение часа, но, к сожалению, с учетом несостоявшегося финального выступления я не могу гарантировать призовое место.

То, каким сочувствием наполняется ее взгляд, гораздо больнее, чем осознание грядущих последствий моего провала. Короткий акт неподдельного участия обрывается, и женщина уходит, оставляя меня сгорать под пристальным взглядом Генриетты.

– Мы поговорим дома, – выплевывает она, направляясь в гримерную комнату, вытряхивая из пачки новую сигарету. Эта женщина курит только в двух случаях: когда выходит из спальни с мужчиной или когда злится, и я не знаю, какой из вариантов сейчас был бы лучше.

Я не решаюсь войти за ней следом, поэтому стою в коридоре, прислонившись к стене. Входная дверь в конце коридора открывается и закрывается, впуская с улицы воздух, пробирающий до костей, я сильнее закутываюсь в плед, пока воздух в коридоре становится все холоднее. Прямо как в ту ночь, когда умерли мама и папа. Дыхание больше не невидимое и приобретает очертания, клубясь в воздухе блеклым паром. Как скоро кто-нибудь заметит мое отсутствие, если прямо сейчас я рвану изо всех сил через те двери прямо на улицу?

– Почему ты стоишь здесь, малышка? – Отполированные ботинки с узорами из крокодила останавливаются всего в шаге от моих красных туфелек, взятых напрокат. Готова поспорить, что эта обувь не жмет ее обладателю так, как моя, врезающаяся в пальцы ног. – Где твоя мама?

Поднимаю взгляд, рассматривая лысого мужчину из жюри. Он улыбается неестественной белозубой улыбкой, изучая меня с особой тщательностью. Назовите это интуицией, но он мне не нравится; холод, ползущий по позвоночнику, не имеет ничего общего с остывшим коридором, это что-то другое, гораздо более зловещее и ледяное. Мои пальцы сжимаются на краях пледа.

– Она мне не…

Дверь в гримерную распахивается, и на пороге появляется Генриетта. Буквально за секунду выражение ее лица из злобного превращается в подобие ангельского.

– Мистер Фэллон, как прекрасно, что вы здесь. Умоляю простить нас за это неловкое недоразумение с обмороком, моя приемная дочь слишком эмоциональна на публике, – выпаливает она, а я смотрю и не верю, как низко может пасть женщина, голодная до мужского внимания. Она прекрасно знает, что этот обморок не был вызван волнением, но все равно продолжает играть заботливую мать, которой известно, что мучит ее ребенка. – Если бы вы только дали нам еще один шанс. – Говоря это, она проводит руками по телу, немного приспуская обтягивающее трикотажное платье, и ее декольте становится заметней.

Взгляд мужчины из жюри падает на ее грудь, и мне становится противно от одной мысли, что она приведет его в наш дом, а мне снова придется запереться в своей небольшой комнате, надев наушники, и смотреть глупые видео в интернете.