Оставшись наедине с собой, прижимаюсь спиной к стене, задирая голову к потолку, не понимая, как результаты целого утра изнурительных тренировок и получения разрядки в душе безвозвратно сгинули при одном лишь ее коротком появлении.

– Так что, ты просто сбежала? – спрашивает Элси, вырезая из вафельной бумаги фигурку античной статуи.

Это пробный вариант, и пока успехи, надо сказать, так себе. Элси хороша в кондитерском деле, но художник из нее отстойный. Понятия не имею, почему она все еще настаивает на том, чтобы собственноручно печь свой свадебный торт, когда у нее и так дел невпроворот.

– А что, по-твоему, я должна была сделать? Он выскочил на меня буквально из ниоткуда.

К счастью, подруга слишком увлечена своим занятием, чтобы заметить, как тон моего лица становится темнее, и я краснею в сотый раз за это утро. Одно воспоминание обо всех этих тугих мускулах, испещренных чернилами, заставляет мое тело воспламеняться. Мужчина целиком был слеплен как одно из богоподобных греческих изваяний, что неумело вырезает Элси, а темные узоры только подчеркивали эту мужественность. Во рту скапливается слюна, напоминая мне, как я молча уставилась на твердые грудные мышцы, боясь поднять глаза выше, чтобы не столкнуться взглядом с обладателем великолепного тела или, что еще страшнее, посмотреть туда, где линии тела сужались, исчезая под низко висящим полотенцем.

Господи Иисусе!

– Не воспользоваться таким шансом поглазеть – просто кощунство, – пожимая плечом, говорит она.

– Думаю, Джош бы не счел твою идею гениальной.

– Речь не обо мне, а о тебе. – Она на мгновение пускает в меня метафорическую раскаленную стрелу, сужая карие глаза, а потом возвращается к уродливой фигурке в своих руках. Творение, достойное трехлетнего ребенка, впервые попавшего в кружок оригами, отправляется в мусорное ведро. Элси берет новый лист съедобной бумаги, чтобы теперь поиздеваться над ним, и я обещаю себе настроить для нее рассылку от всех местных кондитерских. – Нет ничего плохого в том, чтобы просто смотреть. Хотя знаешь, я почти уверена, что ты могла бы зайти и дальше, а хороший секс сделал бы тебя немного более… общественно гибкой.

– Это такой новый эвфемизм для коммуникабельности? – Теперь моя очередь сузить глаза на нее.

– Не пойми меня неправильно, Нао, но ты слишком нервная. Весь этот скопившийся стресс давит на тебя так, что это отражается на окружающих, – мягким тоном произносит Элси, теперь уже сосредоточив взгляд на моем лице. – И ты выглядишь бледной. Как у тебя дела со сном? – Многозначительная пауза. – Едой?

Последнее слово Элси произносит с нажимом. Это не первая ее попытка поднять вопрос о моем питании, но я отмахиваюсь от нее как от людей, что суют прохожим листовки на оживленных улицах. Неинтересно.

– Я в порядке, спасибо за заботу о моей сексуальной жизни и режиме дня. И не говори ерунды, взгляни на это лицо, оно – почти эталон обаяния. – В подтверждение своих слов прикладываю тыльную сторону ладони к подбородку, хлопая ресницами.

– Уэйд бы поспорил.

Чертов Уэйд.

– О, да ладно тебе, ваши пижамные вечеринки уже выходят из-под контроля, если он превратился в шести с половиной футовую сплетницу. С чего бы ему вообще жаловаться, мы видимся только на некоторых рабочих собраниях и иногда в комнате отдыха, где он больше интересуется набиванием желудка, чем окружающими.

Серьезно, эти двое странным образом сблизились, и не то чтобы я ревновала свою лучшую подругу к ее новообретенному самопровозглашенному брату; просто это немного выводит из себя, когда последний человек, на чью благосклонность ты надеешься, принимает осуждающую позу. В следующий раз перережу тормоза на мотоцикле Уэйда. Мой онлайн-психолог говорил, что все эти акты протеста, формирующиеся в моем сознании, – следствие всего того дерьма, что я пережила, будучи марионеткой в приемных семьях. Поэтому, когда Элси смотрит на меня с укором, больше ничего не говоря, чтобы не наступить на хвост моему больному эго, я буквально разрываюсь на части.