Конкурс набирает обороты, мы читаем стихи и говорим о своих хобби, Генриетта снова заталкивает меня в гримерку, срывая красивое платье, которым я так и не успела насладиться, теперь на мне блестящий маленький купальник с изображением яблок, вышитых пайетками.

– Если провести по ним руками, они меняют цвет от желтого к красному, не забудь упомянуть об этом со сцены перед мужской частью жюри, – быстро говорит Генриетта, поправляя тоненькие бретельки.

Паника обжигает легкие, когда раздается знакомая музыка, а значит, мой номер следующий. Я не видела танцев других девочек, поэтому просто молю Господа, чтобы мой оказался лучше, даже если движения в нем кажутся мне слишком смелыми и взрослыми для восьмилетней девочки. Облака дыма выпархивают на сцену вместе с моим появлением, щебетание птиц в аудиоверсии кажется лишним, учитывая, что я уже не так похожа на Белоснежку, как хотела бы, а взгляды, пробивающиеся через яркие вспышки софитов, оставляют на голой коже липкие неприятные следы. Чувствую себя глупо.

Это последняя часть выступления, я должна постараться, если не хочу расстроить Генриетту и снова остаться без еды или, что еще хуже, – опять оказаться бездомной. Паника зарождается так же быстро, как прорастает бамбуковое дерево, высаженное в центре зала стеклянной галереи в ботаническом саду Бостона. Только вот его стебли регулярно подрезают, делая конструкцию меньше, а мои эмоции уже не удержать, они неожиданно выходят из-под контроля в самый разгар проигрыша, звучащего из больших колонок по краям сцены, и лысый мужчина в первом ряду меняет восхищенную улыбку на что-то, что мне не знакомо. Но от его пристального взгляда зрение еще больше расплывается, волнение достигает пика, и я теряю остатки контроля, падая в обморок.

Неделя была не из легких, и к пятнице я осознал, что не выдерживаю напряжения, скопившегося внутри; выходные не дали ничего, кроме головной боли от слишком долгого сна, поэтому в понедельник пришлось прибегнуть к необходимым мерам. Нечто сродни тикающей бомбе давным-давно образовалось где-то глубоко в моем теле, и с каждым днем оно будто выжидает неминуемого взрыва.

Тик-так, тик-так…

Частички души умирают не сразу, это происходит постепенно, поначалу даже ты сам не замечаешь гибели своей человечности. Она сгорает, гаснет, тлеет, пока однажды разрушение в слоях не становится слишком заметным для глаз окружающих, источая едкий дым, вызывая жжение и желание приоткрыть чертово окно, содрать с себя обугленную кожу.

Вспышка ярости, которую я испытал, будучи одиннадцатилетним ребенком, была только началом. Я до сих пор не знаю, было ли это следствием пережитого или тьма всегда сидела внутри, выжидая подходящего момента, но с того дня не было ни секунды, когда бы я не слышал в ушах звук, приближающий неизбежное.

Тик-так, тик-так…

Вместо того чтобы бороться с новыми для себя эмоциями, я просто поддался им. Наверно, причиной того стало мое искаженное чувство вины, хотя все вокруг твердили, что я всего лишь ребенок и ничего не смог бы сделать, даже если бы попытался. Психологи и наставники «Стикса», должно быть, вызубрили одну и ту же брошюру по сверхэффективной адаптации новичков, потому что как один повторяли, какой я молодец, что выжил. Они воспевали несуществующую храбрость нескольких спасенных детей так, словно это какое-то достижение – остаться в живых посреди резни и хаоса.

Но все они избегали правды, в то время как я отлично знал, кем являюсь – тощим очкариком, едва умеющим отжаться больше пяти раз и боящимся темноты. Жалким. Слабым. Вот что подпитывало мою ярость сильнее, чем все эти россказни, предназначенные для залечивания душевных ран. Мне не нужно было лекарство, я жаждал совсем другого.