Одно хорошо было в новом образе жизни – надобность в питании отпала. Теперь, когда мой организм почти полностью состоял из растительных клеток, я получал все необходимые вещества из воды и солнечного света. Так что для дальнейшего существования мне понадобилось только выставить кровать на середину кухни – единственное помещение, где одновременно были и кран с водой, и окно, в которое беспрепятственно проникал солнечный свет.

«Во что превратилась жизнь?» – время от времени лихорадочно вспоминал я. В такие мгновения лианы медленно стягивали мои глаза светонепроницаемым обручем. И тревожные думы почти сразу вытеснялись ленивым полудремом.

Я уже не вставал с кровати. Осознание конца ворвалось в мою голову последней чистой, как проточная вода, мыслью. Я знал, что не доживу до утра, но это меня не так уж и удручало.

Я превращусь в дерево.

Наконец-то моему вечному одиночеству придет конец.

Был поздний вечер. Из распахнутого настежь окна долетали теперь уже бесконечно далекие звуки: сирена скорой помощи, шум трамвая, скрип не смазанных тормозов автомобиля, гудки. Слышал я и человеческую речь, но совсем не различал слов.

А вот птичья трескотня стала для меня отрадой. Жаль день был пасмурным и унылым, и птицы напоследок не прилетели спеть прощальные гимны.

Да, я уже давно перестал быть человеком. И что с того!?

Я обвел глазами комнату. Грустные желтоватые обои, запыленные какого-то противного голубого оттенка кухонные полки, заплесневелый кусок сыра на столе, который я так и не удосужился выкинуть. Холодильник не раздражал жужжанием – после нескольких месяцев неуплаты за электричество его отключили.

Наконец, я сделал над собой усилие и повернул голову в направлении единственной фотографии людей, которые имели для меня какое-то значение. Мои родители.

Что знал я об этих людях, погибших в автокатастрофе почти год тому назад? Да и кем они приходились мне в жизни? Что меня с ними связывало, кроме того, что благодаря их краткому акту любви я появился на свет?

Зачем было им нужно напускное благородство – терпеть друг друга и притворяться любящей семьей?

Мои силы были на исходе. Последне-скользящий взгляд упал на поверхность стального шкафа, блестящую от прекратившего полчаса назад дождя. В мутном отражении я увидел себя. А точнее то, что осталось от силуэта, который некогда являлся мне в зеркале: опутавшая комнату паутина сочных молодых ветвей; листья, куда не падал взгляд; свисающие с потолка и полок лианы, ложе; которое вот уже скоро станет моим смертным одром и, наконец…

Внезапно для меня весь мир перевернулся с ног на голову.

Часто я смотрел в собственное отражение не понимая, кто я есть и зачем пришел на этот свет. Мое отражение являлось доказательством бессмысленности существования такого как я: осунувшееся лицо, торчащие ребра и глаза… О эти пустые, мертвые, безжизненные глаза! Я думал, что это естественно для такого как я – родиться, прожить жизнь в полном одиночестве, и умереть в отчуждении.

Но!

Почему тогда в моих глазах впервые блестели слезы, а на лице, несмотря на удовлетворение, сквозила такая невыносимая тоска!

Но не блеск в глазах и не тоска на лице перевернули мой мир. Нет!

Лист! Тот самый давний друг, ради которого я готов для отдать всего себя без остатка, а затем отдал жизнь. Он висел передо мной, качаясь на легком прохладном ветре. В единственном луче заходящего рыжего солнца его контур вспыхнул золотом. От моего старого приятеля исходило сияние, которое собой затмевало свет в моих очах. Я мог лишь в восхищении смотреть на существо, которое благодаря мне смогло счастливо, наполнено просуществовать и теперь светилось столь прекрасно, что мои глаза вновь наполнились слезами. Слезами счастья и слезами непоправимого горя.