Странное свойство имеет человеческая память. Запоминать какие-то мелочи, как история с мережкой. Все трое и отец, и мать, и Энни не придерживались ни годичной, ни событийной последовательности. Приходилось в уме складывать и вычитать их воспоминания. Меня притягивали их мемуары, я сердилась на них, что не могу их читать как роман последовательно и спокойно. В тоже время, некая хаотичность создавала особую неповторимую мозаику их своеобразных судеб.

Всё время приходилось откладывать уже найденные и аккуратно собранные странички, которые я собиралась ещё раз перечитывать.

Среди машинописных листов я нашла маленькую записку: «Люблю тебя, люблю так сильно, что готов хоть сейчас пойти с тобой в ЗАГС. Завтра же разведусь. Целую тысячу раз, Петя.

Кто такой Петя, кому адресовано письмо. Почерк абсолютно незнаком. Но женщине этой можно только позавидовать. Так самозабвенно любить.

Меня так увлекла переписка незнакомцев, что я стала читать подробно каждое письмо. Может, хоть какие-нибудь намеки, слова наведут меня на мысль, кто адресаты.

Перелистывая каждую страничку очень аккуратно, чтобы они окончательно не разорвались, нахожу ещё одно рукописное письмецо: «Петя, мне только шестнадцать лет, но документы можно потерять или выправить. Сейчас война. Людям не до смешных бумажек маленькой девочки.

Я посмотрела на почерк. Он был по-детски округлым, но явно женский. Написание некоторых букв мне напоминали очень знакомый почерк, хотя и его я видела не так часто.

Я взяла мамин альбом и стала внимательно вглядываться в её манеру писать и буквы.

С тех пор, как отца забрали в тюрьму, мама при виде знакомых людей стала переходить на другую сторону улицы, или, если мы сталкивались нос к носу, мама низко опускала голову, краснела, белела и проходила как бы сквозь друзей. Скоро у нас никого не осталось. Я пыталась узнать у мамы, что происходит? В ответ слышала лишь, что люди боятся общаться с семьями врагов народа. Надо сказать, что в школе, классе у нас никто не чурался детей врагов народа. Говорят, что это удивительно и уникально. Спасибо учителям. Мама почему-то стала чахнуть. Она почти ничего не ела и выглядела ужасно. Кожа, да кости. Двигалась мама тоже странно, как сомнамбула. Мы понимали, что такое горе трудно пережить. Наташка часто говорила, что отца могли расстрелять.

Боже, опять этот фильм крутят с утра до вечера. «Волга-Волга…» поет Орлова. Как я раньше обожала эту актрису. Теперь ненавижу.

Я остановилась. Что скрывала бабушка Таня от дочек? Надеюсь прояснить этот вопрос. Меня как страждущую, тянуло желание заглянуть в конец альбома, но я сдерживала себя. Читать буду по порядку. Всё безумно запутано для меня. Единственное, что я поняла, что записку, которую я нашла среди машинописных листов, написана маминой рукой. Кому? Стала рыться дальше, больше пока ничего не нашла. Взяла дневник Энни.

Приехала на Сухаревку. Увидела пожарную башню. Огляделась и почуяла, в какую сторону мне нужно идти. Мне казалось, что при всей хвастливой гордости бабушки Эльзы, её сын не сделал большой карьеры в Москве. Моя бабушка Фаня (мамина мама) и вовсе называла его красавцем-шарамыжником. Я точно не знала, что означает это слово, но чувствовала, что это не комплимент. Я зашла в старый, почти развалившийся дом, откуда раздавались крики соседей, плач и смех детей. Больше походило на общежитие, как я его себе тогда представляла, хотя никогда не видела. Ещё я знала слово коммуналка. Может быть, это именно то, что мне нужно. Разные люди могут знать соседей из дальнего дома, даже с другой улицы. Во всяком случае, в нашем небольшом городке было именно так. Все всех знали. Я даже приготовила несколько слов по-польски, чтобы всколыхнуть в отце ностальгические чувства.