– М-м-м… Как-то сложно это все, – засомневался Варяг. – А если бы рядом с нами уже кто-нибудь стоял?

– Ну поставили бы бомбу в другой раз, – невозмутимо возразил Чижевский. – Попытка не пытка. Получилось на стоянке – ну и хорошо.

– Чтобы не гадать, надо найти тот джип и осмотреть его, а параллельно установить, кому он принадлежит, – сказал Варяг.

– Уже работаем, – отозвался Чижевский. – Номера на пленке зафиксированы, лица хозяев – тоже, так что, думаю, скоро все выясним.

– Хорошо, с этим разобрались. А какова вторая линия? – спросил Варяг.

– Извините, Владислав Геннадьевич, но вторая линия – это покойный Саша, – грустно сказал Чижевский. – И, на мой взгляд, она более правдоподобна.

Варяг нахмурился – когда подозрение в предательстве падало на тех, кому он доверял, его охватывали тоска и отвращение к жизни.

– Но Саша погиб, – напомнил Варяг сердито.

– Ну и что? – хмыкнул Чижевский. – Не вижу никакого противоречия.

Бомбу ему могли всучить под видом любой безобидной вещи – какой-нибудь запчасти к машине, например. Я, правда, приказал ему все такие предметы показывать мне, но он мог не успеть этого сделать или решить, что это не обязательно… И конечно, ему могли навязать бомбу принудительно – деньги, запугивание, шантаж…

– Не верю, – мрачно произнес Варяг. – Саша был порядочный парень. Ты же, Николай Валерьянович, сам его проверял.

– И проверял, и контролировал, – согласился Чижевский. – Но, видно, за всем не уследишь.

– Ладно, приговоры выносить подождем, – сказал Варяг. – Надо восстановить последние дни его жизни – полностью, шаг за шагом. И выяснить, что делали его близкие в эти дни. Возможно, на него каким-то образом надавили как раз через близких. Только вот что, Николай Валерьяныч: работать прошу с максимальной деликатностью. Все-таки человек погиб, мы его не уберегли, с нас и спрос. И насчет джипа тоже поаккуратнее все выясняйте. Пусть лучше хозяева вообще не знают, что они у вас в разработке. А то ведь за подозрения в наших кругах принято отвечать, сам знаешь.

– Хорошо, Владислав Геннадьевич, все понял, – ответил Чижевский.

– Желаю успеха, – сказал Варяг и прервал связь. Беспалый закашлялся и завозился на стуле, стараясь усесться поудобнее.

– Вот так-то я, Тимоха Беспалый, еще совсем пацан, взлетел выше всех на зоне, – с усмешкой произнес старик. – А теперь слушай, что дальше было…

Худшее случилось через месяц, когда в Североуральск приехал товарищ Веселовский в сопровождении офицеров и двух десятков солдат охраны. Он уверенно расхаживал по территории зоны, и если бы не знать, что это один из самых влиятельных людей в советской системе исправительно-трудовых лагерей, то можно было бы подумать, что это новоявленный пахан. Веселовский врос в свою тельняшку, и она подходила ему так же, как иному блатарю золотая фикса.

С Беспалым Веселовский пожелал встретиться наедине. Небольшая каморка, обитая крепкими сосновыми досками, которую на зоне называли «красным уголком», была прокурена насквозь – табачный дым, казалось, въелся не только в стены и потолок, но даже в стекла, за которыми был виден унылый лагерный пейзаж.

Веселовский с силой вмял в жестяную банку недокуренную папиросу, и та, пыхнув дымом в последний раз, погасла под его крепкими пальцами.

– Даже и не знаю, чем тебе помочь, – произнес Веселовский. – Ты тут такое натворил, что расхлебывать придется не только начальнику лагеря, но и мне самому. Что тебе было сказано? Навести порядок! Но не такой же ценой! Честно говоря, я даже и не знаю, что теперь делать… Хотя, если говорить откровенно, я сам не очень жалую всю эту кулацкую публику и ставил бы ее к стенке пачками.