Волк, он тоже поет. Он воет будь здоров. На всю землю слыхать. Он – последний зверь? Да, может, и последний. Нет, не последний. У последнего, по Писанию, будет семь голов, и огонь и дым увьется по ветру из семи его пастей. И шкура его будет огненная, красная. Страшно! А пасти-то – волчьи. Это просто у нас в глазах слезы замерцают, сквозь их соленую радугу один волк превратится в семерых волков, а зачем же у него еще и десять рогов? На краю черной пропасти – зверь! Павлуша, возьми с полки ту книжку, да, ту, толстую, старинную, кожаный корешок, золотые оттиснуты буквы, да почитай из нее мне, ну там, в самом конце! В каком конце? В конце мира, Паша. В конце мира.

Там блудница на Звере едет. Крючьями-пальцами ему в красную шерсть вцепилась.

На огне верхом сидит! Скачет и плачет! Зверь-то под ней живой! Жизнь! Жалко!

Господи, Леличка, кого тебе жалко? Это чудовище? Ну брось, все это древние сказки, все на свете это сказки, стихи, это же просто миф, виденье…

Виденье, Паша, это видение… я это вижу…

Да это просто костер горит. А баба прыгает через костер. А тебе чудится – едет на красном волке! Глупости какие!

Жалко… Паша… он живой… он же… дышит… с языка капает слюна… глаза горят… хвост по ветру летит… он царь… да, царь… он – владыка… волк…

Лелька! Я тебе сейчас корвалол накапаю! На тебе же лица нет! У тебя же… сердце…

Паша, что за ним стоит?

За кем, Леля? Что с тобой?

…он царь, а за ним стоит – тьма.

***

Стать таким же, как человек! Таким же – как…

Как кто?

Да кто угодно.

Кто угодно другой: самый красивый, самый умный, самый пламенный, самый… самый…

А не стал никем.

Так волком и остался.

…лучше уж остаться волком, чем стать никем!

Надо быть самим собой. Зачем ты хищник?

А не хочу ягодки собирать, травку жевать. Я – живого мяса хочу! И чтобы оно орало и плакало! Тогда – вкуснее!

…и все же ты поднатужился – и стал человеком. Хоть на миг!

Человечицей. Стихи завыл, запел.

Стихи, это красиво. Это люди умеют.

Так повою. И еще так, и еще вот так. Песня моя слеплена из чужих кровавых кусков! Песня моя – лоскутное одеяло! Только вместо старых лоскутов сшито оно из обрывков чужих судеб, из подхваченных зубами на ходу ошметков чужой боли, чужого счастья; из сочащихся живой кровью заплаток чужой кожи, из чужих стонов и вздохов, одиноко летящих из тьмы.

…Ветка, да ты сама-то можешь песню сложить или не можешь? Свою? И больше ничью!

Могу! Могу! Могу! Мо…

А где же любовь?!

Нынче смеются над ней! Тычут ей пальцем в лицо!

Песня рвется из горла. Далеко летит волчий вой.

Повторяет кого-то несчастного, дальнего. Забытого.

Точь-в-точь, хоть слова и другие.

Травля. Гон. Ольга хочет стать волком. Она – волк, и я – волк! Сойдемся в чистом поле, два волка! А что для этого нужно сделать? Как человеку – в волка оборотиться?

Искусство оборотня велико и страшно. Тебе оно не по зубам! Ты идешь по улице, шатаясь, слезы слепят тебе глаза, ты видишь все хуже. Ты заходишь в чужую открытую дверь, это дверь кафе, тебя обнимает тепло, ты заказываешь чашку кофе, садишься за стол и плачешь. Тебе нужно вина, но вино ты стесняешься заказать: кто-нибудь знакомый увидит, разнесет на весь город: Лелька Еремина в кафешке одна сидит, винцо потягивает, любительница абсента, ну-ну, мы же говорили, этим все кончится, женским алкоголизмом, сначала психушка, потом воровство, у бедняги Волковой хренову тучу стишков сперла и не краснеет, потом вина-коньяки, потом наркота, и вперед, финиш близок. Ты выпиваешь кофе одним глотком, крепко жмуришься, из-под прижмуренных век по щекам ползет стыдное, соленое. Беда – это соль. Сон. Травля! Гон! Сейчас откроется настежь дверь, и медленно, тихо войдет этот проклятый зверь.