– Виноват! Прошу прощения! Свалял дурака, не знал, не ведал! О люди, честные, порядочные люди! Люди всех наций и вероисповеданий! Самым дорогим, что у вас есть, заклинаю во имя отцов, дедов и прадедов ваших, не пишите ни на кого жалоб, не ищите справедливости в правительственных учреждениях! О люди, призываю вас на помощь! Перед всем миром каюсь! Сделал глупость! Свалял дурака! Больше не буду! И что это я, глупец этакий, болтал, будто в моем мясе не хватает восьми мискалей! Чепуха! Там целых восемь мискалей лишку.

От натужного крика шнурок в гашнике шаровар Боруджали лопнул. Но он и не замечал, что его нагота не прикрыта, и продолжал стенать:

– Свалял дурака! В пяти сирах мяса на восемь мискалей больше! Кто не верит – пусть взвесит! О люди, клянусь Аллахом, никогда больше жаловаться не буду! Даю обет, зарекаюсь!

…Душераздирающие вопли, бессвязная речь и весь вызывающий, бесстыжий вид Боруджали были ужасны. Прохожие шарахались от него в сторону, местные торговцы соболезнующе качали головами. Наконец явились полицейские и поволокли несчастного в сумасшедший дом.

Бедный Боруджали…

Года два тому назад, возвращаясь домой, я заметил на нашем переулке группу ребят, сгрудившихся вокруг двухмесячного щенка. Каждый норовил камнем или палкой ударить его. Несчастное, беззащитное животное, съежившееся у стены, взвизгивало от ударов и, скрючившись, готовилось к получению новых…

Пристыдив детей за жестокость, я подошел ближе, взял собачонку на руки и отнес домой. Мне стало жаль щенка, да и ясно было: не вмешайся я в эту бойню, через какие-нибудь полчаса-час ребята сдали бы его кожу в дубильню, а мясо – мяснику.

Дома я накормил и напоил его. Наевшись, он заснул. Щенок оказался добрым, а с виду таким симпатичным и породистым, что жаль было расставаться с ним. К тому же мне говорили, что все аристократы и вельможи держат дома какую-нибудь живность вроде собак, кошек, оленей, коз, попугаев… Не мешало бы и нам, подумал я, как-то приобщиться к аристократии. Если это правда, что иметь собаку – признак утонченности натуры и хорошего тона, то и мы благодаря нашему псу будем выглядеть солиднее!

В глубине двора я соорудил небольшую конуру, постелил туда наш старый палас, чтобы щенку не жестко было спать. Ведь, что ни говори, теперь, приобщившись к аристократии, нельзя было допустить, чтобы такой породистый пес спал на сырой земле!

Долго я ломал себе голову, как назвать его, чтобы было изысканно и утонченно и в то же время подходило бы его внешности. Всякие там клички – вроде Фандук, Бабри, Лоби – слишком банальны. Жули, Фифи, Ружи, Жижи – слишком европеизированны и звучат пижонски! Такими кличками вроде и неудобно называть такого аристократического пса. Наконец я придумал ему имя – Вандал! Почему я его так назвал, до сих пор не могу понять.

Прошло несколько дней, Вандал вполне освоился, раны у него зажили, и он как бы заново родился. Своей милой, трогательной неуклюжестью он сумел привязать меня к себе. За определенную плату я договорился с соседом-мясником, что он каждый день будет оставлять для Вандала кости, жилы, требуху и прочие отбросы.

Вандал рос как на дрожжах. Трудно сказать, какая из причин тут была главной – то ли кальций, получаемый из костей, то ли его собачья порода, – но через четыре месяца Вандал превратился в настоящего теленка! Можно было подумать, что сукин сын происходил от бизона.

Страшней всего был его зверский аппетит. Кроме сырого мяса и костей, Вандал ничего не жрал. К тому же он стал очень злым и ни с того ни с сего кидался на людей. Стоило в дом войти какому-нибудь знакомому, другу или родственнику, как Вандал бросался на него и, пока не отрывал у бедняги кусок штанины, не успокаивался. А если случайно дверь в переулок оставалась незапертой и Вандал оказывался не на цепи, он мигом выскакивал на улицу – и уж тут любому несдобровать!