Вот и сейчас, после требования жены (которой нельзя было волноваться) припечатать Клавдию крепким словцом, чтобы та не распускала поганый язык и оставила их в покое, Коренев соскочил с нар, прихватил с подоконника пачку папирос, впрыгнул в валенки, накинул на плечи фуфайку и выпорхнул на крыльцо.

Сидел на табуретке, тупо уставившись в кромешную тьму, скрипел зубами, пыхтя папироской. Он тосковал по сынишке, которого ни разу не видел от рождения. Да и Клавдия не была на задворках его памяти. Любил он её по-прежнему, до мурашек любил!

А то, что так скоро решил женился на Антонине – попробовал клин клином вышибить!

Женское чутьё не подводит. Антонина видела и чувствовала старания мужа создать крепкую семью, чтоб жилось в любви и согласии, изо всех сил и сама старалась вытащить Антона из трясины мучительных дум о прежней неудачной женитьбе. Да не получалось как-то.

Этими тревожными мыслями Антонина поделилась со своей старшей сестрой Александрой, проживавшей в соседнем районе, на большой узловой железнодорожной станции. Та и узнала из письма, что у Кореневых не всё гладко. Приехала вскоре, чтоб поддержать младшую.

…Было далеко за полночь. Антон был в рейсе. Елена Михайловна и старшие дети крепко спали. Антонина подошла к столу и присела на краешек табуретки напротив сестры. Александра была на пять лет старше Тони. Похожа она была на Нонну Мордюкову и ликом, и фигурой. Да и поведением схожа была со многими мордюковскими героинями: такая же волевая, бескомпромиссная, страстная.

– Да, сестричка, не знаю даже с чего начать, – скрестив руки под грудью, склонив голову к плечу и прищурившись, протянула старшая сестра. Пристально, не мигая, посмотрела на Тоню.

– Не любишь ты его, Тонька. Не любишь… И детей без любви родила. И третьего, – кивнув головой на округлившийся сестрин живот, резанула, как серпом по горлу, – Готова выплясать до сроку.

– Кого любила, того в войну убило, – уперев взгляд в тёмное окно тихо произнесла Антонина.

– Бревно ты бесчувственное, а не баба. Мужикам нужно отдаваться на полную катушку, со страстью. Тогда и дети рождаются желанными и любимыми. А у вас что? Каждый сам по себе. А Танька с Толькой?.. Если бы не твоя свекровь, были бы они сиротами при живых родителях… Ты хотела слышать правду? Я тебе ответила.

Последние слова Александры болью отозвались в сердце Тони. Скомкав побелевшими пальцами край клеёнки и резко повернув голову к старшей сестре, со злом прошипела:

– Ты у нас зато ой, какая страстная! Вон аж «выставку» распёрло – того и гляди, кофтёнка треснет, и пуговицы разлетятся!

От неожиданной сестриной прыти Александра начала хватать ртом воздух, не зная, что ответить.

– А ты…, а ты…, сама не ам и другой не дам! Мужик красивый. Работящий. Руки-ноги целы. Живи и радуйся! А ты выкобениваешься! – Александра отвернулась от Тони и с горечью, чуть не плача, выдохнула. – Да если бы твой Антон тогда, до войны ещё, хоть бровью повёл, я бы, не раздумывая, с великой радостью нарожала ему кучу детей.

– А вот это нюхала? – Александра увидела перед носом Тонькин кукиш. Нагнувшись над сидящей сестрой, Антонина больно вцепилась в щёки Александры.

– Знаешь, Шурка, я не посмотрю, что ты старшая! Да, я собака на сене. Но за своё счастье буду биться в кровь! Он мой и я смогу тебе все волосы выдрать, если посмеешь тронуть Антона! У тебя есть свой, «полушпалок» культяпый, вот с ним и «стругай» со страстью футбольную команду!

– Какая ж ты жестокая! – уронив голову на руки, всхлипывая и размазывая по столу слёзы, прерывисто говорила Шура. – Да, мне очень нравился Антон, но не я ему. А как перед войной его забрали в армию, я с обиды и вышло за то, что осталось. Да, мой Лёнька – метр с кепкой… Не красавец, как твой… Но он добрый. А то, что ему румын под Севастополем руку отстрелил, так… зачем ты так, сестрёнка? Он же её не специально подставил!..