Холодный пот выступил на лбу у старика. «Бред какой-то», – пробормотал он, протирая глаза. Но когда он снова посмотрел на портрет, сомнений уже не было. Художник на портрете живой. Он смотрел прямо на него и бесшумно шевелил губами, словно пытаясь что-то сказать.

Семен Петрович стоял как громом пораженный, не в силах отвести взгляд от портрета. Страх сковал его ледяными тисками, не давая пошевелиться. Сторож пытался убедить себя, что это все игра света и тени, усталость, в конце концов, но здравый смысл, до этого не подводивший его, на этот раз молчал.

Вдруг губы молодого человека на портрете зашевелились более отчетливо, и Семен Петрович, к своему неописуемому ужасу, понял, что слышит голос. Тихий, хриплый, словно доносящийся из глубины веков, но вполне разборчивый голос.

– Помогите… – прошептал художник с портрета.

Семен Петрович отшатнулся, словно от удара. Ключи с звоном упали на пол. Он хотел было кричать, звать на помощь, но горло сжалось спазмом, и он смог выдавить из себя лишь жалкий сип:

– К-кто здесь?..

– Это я… Петр… – прошелестел голос с портрета. – Помогите мне…

Сторож, преодолевая страх, сделал шаг вперед. Он уже не сомневался в том, что слышит голос человека с портрета, и это открытие, противоречащее всем законам логики и здравого смысла, странным образом придало ему сил.

– Как… как я могу вам помочь? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

На портрете ничего не изменилось – художник по-прежнему смотрел на него с мольбой и надеждой.

– Меня забыли… – прошептал он. – Мое искусство… оно никому не нужно…

Семен Петрович нахмурился. Он не понимал, о чем говорит художник. Его картина, хоть и не отличалась особой художественной ценностью, занимала свое место в экспозиции музея, как и положено. В чем же дело?

– Но ваша картина… она же в музее… – растерянно пробормотал старик.

– Этого недостаточно… – прошелестел голос с портрета. – Меня нужно помнить… Мое искусство… оно должно жить… Помогите мне… Расскажите обо мне… Покажите мои картины миру…

Голос художника становился все тише и тише, словно он уставал говорить. На портрете появились тени, и казалось, что сам художник меркнет на глазах.

Семен Петрович смотрел на угасающий на глазах портрет и чувствовал, как в его душе поднимается волна сочувствия. Он не мог объяснить, как это возможно, но он верил художнику, верил в его боль и отчаяние. И в этот момент он, сам того не ожидая, принял решение.

– Я помогу вам, – твердо сказал Семен Петрович, и собственный голос, лишенный и тени страха, прозвучал для него неожиданно громко в тишине зала.

Портрет на мгновение словно бы посветлел, и Семен Петрович готов был поклясться, что в глазах художника мелькнула искра благодарности.

– В запасниках музея… – прошептал голос, едва слышный. – Там есть еще… мои работы…

И с этими словами портрет окончательно померк, словно и не было ничего необычного в том, что он на мгновение ожил. Семен Петрович еще некоторое время стоял неподвижно, глядя на него, затем резко повернулся и поспешил к выходу.

С этого дня жизнь Семена Петровича круто изменилась. Он, прежде тихий и незаметный сторож, словно обрел новую цель. Днями он пропадал в музейных архивах, изучая старые каталоги и папки с документами, а по ночам, вооружившись фонариком, пробирался в пыльные запасники, разыскивая картины Петра Ивановича Смирнова.

И он нашел их. Несколько пейзажей, натюрморт, портрет молодой женщины с грустными глазами… Картины были запыленными, но в них чувствовалась рука настоящего мастера. Семен Петрович аккуратно протирал их от пыли, и ему казалось, что он снимает пелену забвения не только с полотен, но и с самой памяти о художнике.