Подвыпившая толпа долго ждать себя не заставила, волнительно загудела и поспешила в первые ряды перед висельницей, толкаясь и препираясь грубым словцом. Приличия никто не соблюдал: слишком жирна была верёвка для простого разбойника, а, значит, казнить должны были рыбу покрупнее. Тем более что и двери на балконе Адмиралтейства распахнулись, и вслед за стражниками к толпе вышли командор и его помощники.

Со стороны казалось, что Александр Хиггинс постарел. Нет, конечно, все знали, что недавнее ранение в ногу не могло не оставить следов. Но хромота хромотой, но не могла же она прибавить командору на лицо лет этак пять-десять? Дело было в чём-то другом...

Его помощники, один – худой и длинный, другой – крепкий и в теле, помогли Хиггинсу занять кресло в центре, а сами устроились по бокам. Оба сидели тихо и смирно, потом второй подался чуток ближе к командору и начал что-то нашёптывать на ухо. Хиггинс внимательно слушал и с каждым новым словом всё сильнее хмурился. Потом жестом остановил помощника и кинул пару резких слов. Помощник сразу отпрянул назад и отвёл взгляд в сторону.

Народ же продолжал сбегаться на площадь. В первых рядах давка была такая сильная, что Рони только и успевал высовывать руку из одного кармана и засовывать в другой. Горожане посмекалистей нашли места дальше и повыше: видно оттуда было всё, а шансы стать жертвой Рони сводились к нулю.

Внезапно толпа зашумела. Это противно скрипнули двери, ведущие в подземелье темницы, и из коридора, уходящего глубоко вниз под землю, повеяло гнилой сыростью и трупами.

Когда поднялись решетки, и узкий тёмный коридор выплюнул на свет измождённого Левассара, в толпе заулюлюкали. Кто-то хотел прорваться через плотную стену стражников, чтобы лично дёрнуть ненавистного пирата за волосы или врезать ему звонкую пощёчину; кто-то – пнуть в живот или плюнуть прямо в перепачканное рыбьими кишками и порохом лицо. И не было никого, кто хотел бы просто помочь ему подняться, так как стоило Левассару сделать шаг, он сразу споткнулся о первый же валун и упал на колени, царапая те до крови.

На эшафот пирата уже волокли втроём. Его бывало крепкие ноги не шли, а тащились по камням и сухой земле, руки отекли, а голова свесилась вниз и болталась в такт торопливых шагов стражников. Всё его тело обмякло и напоминало тушу убитого быка, который ещё дышит, но сделать уже ничего не может.

Палач накинул верёвку. Толпа одобрительно загалдела, тыча в пирата пальцами и оскорбляя его. Сидевший на балконе Александр Хиггинс по-прежнему был невозмутим и суров. Его помощник сделал вторую попытку что-то объяснить командору, но был снова остановлен, причём в этот раз быстрее.

Палач ждал, когда командор даст сигнал, но Хиггинс всё не решался поднять руку. А когда уже было нерешительно дёрнулся, Левассар вдруг вскинул голову. Его глаза хитро сверкнули тем самым блеском, которое закатное солнце дарит морской глади прежде, чем спрятаться за горизонт, потрескавшиеся губы разомкнулись, и он прокричал:

– Ты хотел знать, где золото, Хиггинс! – Левассар хрипел и радостно ухмылялся, видя, как замерла рука командора и как тот напрягся. – Так подавись же им!

Толпа изумлённо ахнула, увидев, как легко с рук Левассара упала верёвка, словно и не было её. Словно по ней чиркнули острым лезвием. Или словно то была и не верёвка вовсе, а прогнившая нитка, которую и младенец разорвёт без труда. В испуге отпрянув от эшафота, первые ряды рванули назад и стали давить на последние; особо перепуганные были готовы идти по головам. Паника прекратилась, когда стражники наставили на толпу острые пики, а командор Хиггинс поднялся с кресла и сделал шаг вперёд. Подскочивший к освободившемуся пирату стражник уже давно заломил тому руки за спину, но командор подал знак отпустить.