– Нет, он жив. – повторила Анна. – Слышите, собака умолкла? А сначала завыла.

– Выть надоело. – проворчал Аркаша, не желая разговаривать.

Аспирантка не унималась.

– Как вы думаете, он нас слышит? В таком состоянии?

– Вряд ли… Нет, исключено!

Судареву хотелось расхохотаться в полный голос, ибо он слышал все: как во Внуково на стоянку зарулил самолет, на борту которого прилетела сестрица Лида, а на Ярославском вокзале к перрону подчалил фирменный поезд из Вологды. Там, в купе седьмого вагона его первая жена, Наталья, проспала и теперь натягивает теплые осенние сапоги, одновременной пытаясь разбудить взрослого сына Павла.

– Люди, вошедшие в сомати слышат оба мира сразу. – как-то по-школьному пояснила Анна, будто зная, что слышит и чувствует Сударев. – И с обеими ведут диалог. Он и нам что-то говорит, только мы не понимаем.

Аркаша тоже чуть не рассмеялся над этой явной глупостью, но в последний миг спохватился, что находится рядом с покойным другом и решил подыграть.

– Это можно проверить.

– А как? Вместо молитв почитать мантры?

– Оставь нас наедине. – потребовал Аркаша то, чего давно хотел. – И бабулю с собой забери.

Одно время Анна работала секретарем у Сударева, когда тот возглавлял факультет, и привыкла охранять доступ к шефу. Потом он взял ее в аспирантуру, сделался научным руководителем, а заодно и гражданским мужем, но прежнее ревностное отношение перекочевало в их семейную жизнь, только многажды усиленное. Еще немного, и скромная поэтесса, выпускница литературного сделалась бы полновластной хозяйкой личности Сударева. Аркаша об этом догадывался и чуял назревающий протест.

– Могу я остаться возле тела своего наставника? – с упреждением возмутился он, – Хотя бы на полчаса?

– Можете остаться, но только на полчаса. – отчеканила Анна. – Скоро из морга приедут, торопитесь. И бабушка пусть сидит и читает. А я тоже хотела бы побыть с ним наедине.

– Зачем? Ты и так побыла с ним, с живым.

– Не задавайте глупых вопросов! Если он мертв, то я оставлю вас обоих, навсегда. Мы так условились. Мне ничего было не нужно от профессора. Кроме искреннего желания ему служить.

– Служить? – зло изумился Аркаша. – Разве так бывает? Чтоб бабы служили творческим мужьям? А не висли у них на штанинах, как шавки?

Она вышла, не ответив и не затворив двери.

Аркаша подошел поближе к покойному, унял трясучку рук, спрятав их в карманы брюк, но спохватился, что стоять так возле мертвого не хорошо – завел их за спину и крепко сцепил пальцы. Он давно привык к роли скандального писателя и всегда щепетильно заботился о своем внешнем виде и положении, контролируя себя, как стоит, куда смотрит и гордо ли выглядит, чтобы не давать врагам повода для насмешек. Особо он относился к речам, которые всегда говорил складно, подбирая точные слова, поэтому его часто приглашали сниматься в передачах на телевидении. Но тут на него напало косноязычие.

– Алексей, я пришел, чтобы повиниться. – будто живому сказал он и покосился на старушку. – То есть, покаяться… Думал, попаду на свадьбу, а оказалось… Вчера письмо пришло, почта сам знаешь… А мне же еще ехать на поезде. Я ведь так в приюте и живу пока. Там сейчас женский монастырь, но для меня – детдом… В общем-то давно хотел, собирался сам придти. Но ты позвал на свадьбу!… Знаю, что от меня ждешь. Пулеметную ленту я украл, Алексеич. На двести пятьдесят патронов. Признаюсь и каюсь. Прости меня, отец родной… Ну, заело меня!

Сударев все это слышал, но не прямой голос – только его эхо, как в лесу или горах, где оно звучит, повторяя все слова. И в отраженной мысли, словно от камня, брошенного в воду, расплылся волнами беззвучный вопрос: