– Как твои детишки, привыкли к новой маме? – спросил Степан.

– Свыклись быстро. Сердце у Глаши не каменное, дети ей теперь что родные. К тому же дюже хозяйственная, она же меня к старшине за ссудой турнула. Я и рад стараться.

– Вот и голова наш, легок на помине, – сказал Степан, – здравия желаем, господин старшина!

– И вам, господа крестьяне, не болеть. Проходите в зал собраний, обрадую.

Волосков был одет в форменную шинель, на голове казачья папаха с красным верхом, на ногах молочного цвета войлочные бурки. Приятели переглянулись и повалили вслед за Волосковым, обмахивая на крыльце веником валенки. Дружно прошли в указанное помещение, расселись на желтушно крашеные лавки. От высоких колодцев печки с топкой в коридоре, несло теплом, и посетители распахнули ватники, у одного незнакомца на плечах бекеша. Сняли с голов шапки. Не успели завязать меж собой разговор, в зал вошёл старшина. Манерно разгладив обвислые казачьи усы, светясь приветливой улыбкой, он жестом руки усадил вскочивших с лавок мужиков и, пройдя к столу, что стоял у окна, сочным голосом сказал:

– Наша челобитная, господа крестьяне, о выдаче вам дополнительной ссуды на нужды хозяйства и приобретения скота, дошла до самого генерал-губернатора Асинкрита Асинкритовича Ломачевского. Он озаботился делами каждого, пополнил уездную казну, и мы вам выдадим просимые суммы. Условие одно – потратить деньги строго на указанные ранее нужды, – Волосков пробежался глазами по каждому просителю, как бы убеждаясь, что они сделают так, как он требует.

– Я просил на корову, её и куплю. Сена накосил вдосталь, – первым откликнулся Евграф.

– Иного не будет, – поддержал приятеля Степан.

– Как писано в прошении, господин старшина, на то и потрачусь, – заявил Серафим.

Незнакомцы тоже подтвердили свои намерения.

– Я не сомневался в разумном использовании ссуд, господа крестьяне, берите у писаря оформленные бумаги и немедля получайте деньги в Карасуке, – старшина, широко улыбаясь, пожал руку каждому, – желаю удачи, господа!

Старшина удалился. За ним последовали мужики, шумно отдуваясь от приятного, но волнительного известия. Без волокиты, получив документы на ссуду, расписавшись в ведомости, крестьяне покинули контору.

– О, Стёпа, к кому наши имена попали – к самому генерал-губернатору. Имя у него мудрёное: Асинкрит Асинкритович. А вот запомнил, – Евграф светился радостью, словно осколок стекла на солнце за отзывчивую доброту высокого человека, словно он только что лично одарил милостью господ крестьян. Радужность настроения была от того, что там – наверху, глубоко понимают нужды простых людей, радеют за их сытную житуху. Евграфу невдомёк, что цель генерал-губернатора и самого государя направлена на всё крестьянство, от которого тащилась убогая слава нищей России, а коль нищий или богат народ, то и государство нищее или богатое и могучее.

– Как такого человека забыть, Граня, – ответил Степан, с благодарно светящимися глазами, – как не отблагодарить преданностью. В такие минуты хмурый день ярче кажется, а скрип снега под ногами, что твоя любимая песня.

– Ото, Стёпа! – орлиные зоркие глаза и в разлёт, словно крылья, брови друга казались Степану более яркими и светлыми.

– Когда сбираетесь бежать в Карасук? – спросил Серафим, не менее взволнованный, чем его знакомые, сослужившие громадную службу на всю жизнь.

– Слыхал, слово старшины – немедля.

– В ночь, что ли пойдёте?

– Завтра с утра пораньше. На третьего петуха встанем, чтоб к кассе вместе с кассиром прибыть. Заночуем, а послезавтра в уезде – ярмарка. Так, Граня? – сказал Степан.