– Ладно, Стёпушка, допивай чаёк да стелиться пора, уж звёзды выбежали на край неба, – молвила Наталья, обвив шею мужа, целуя его в ухо. А сама подумала: – «Стёпа таится, завтра же рассказу обо всём Одарке, пока между вдовой и Граней не зашло далеко».

После утренней управки, отправив мужа на пахоту, Наталья наведалась к Одарке. Та надставляла гачу штанов для старшенького Ванечке.

– Вырос, мой сынок из первых штанов. Крепкие, а короткие, – пояснила Одарка, – дай Бог, урожай уберём, отрез сатина синего возьмём, обошью всех. Гране шаровары новые справлю.

– Я мастерица вязать из овечьей шерсти. Носки теплые, рукавицы, шали. Вот заведём овечек, всех обвяжу. Мама, царство ей небесное, успела меня обучить.

– Всему надобно учиться, подруга, всё надо уметь.

– Вчера в лавку, ты знаешь, бегала. Там такое услышала…

И Наталья рассказала о сплетне в подробностях, о расспросе Степана.

Одарка было напряглась, на щеках вспыхнул огонь, она опустила шитье на колени, уставилась на подругу немигающими глазами. По душе пришлись слова Степана, которые Наталья передала слово в слово, и Одарка сказала:

– Вот это самое дорогое, подруга, Граня не предаст. А я ему помогу.

– Как, лаской?

– Ласки и заботы хватает. Увидеть хочу вдову, да оборвать ей косы. Пусть ищет своё счастье в другом месте.

– Стёпа говорил, что в селе мужик вдовый появился с двумя малолетками. Жену в дороге схоронил. Вот бы свести их.

Подруги некоторое время судачили, пока Ванечка с Коленькой не разодрались из-за игрушек. Наталья подхватилась и побежала к себе, доглядеть за играющими во дворе сыновьями и провести стирку накопившегося небогатого белья.

В последний погожий день августа на почву пал заморозок, прихватив кукурузу, лист зажелезнился, опал, как и почерневший лист подсолнухов, тыкв и огурцов. Помидоры выстояли, только кое-где обронив ветки. Стала видна пузатая россыпь тыкв, удивляя обилием Евграфа.

– Тю, Одарка, Емельян гуторил о приморозке, я не поверил. А надо наматывать на ус. Край непознанный. С весны старожилы закладывают парники из навоза. Копают канаву, обшивают горбылем. На навоз – землю. Как загорит, высаживают рассаду капусты, помидор, в лунки огурцы. Такой парник добрую рассаду даёт и ранние огурцы. На следующую весну зроблю такой.

Супруги вышли управляться в хозяйстве, поить и доить корову, подобрать в кучу навоз, который прел для будущей подкормки огородной овощной мелочи. Небо синело на западе снятым молоком без единого облака. Бисер леденистой росы медленно превращался в слезы под первыми яркими лучами.

– Чтоб то изменило?

– Да хоть бы огурчики да помидоры снять с плетей, нехай померзли.

Евграф прошёл к грядкам, убеждаясь в гибели немногочисленных плодов. Сорвал огурец, он был холодный, сверху твердый с почерневшей шкуркой, обтёр его о рукав зипуна, откусил, захрустел.

– Трошки подмёрз, но отойдёт. Собери остатки. Нынче дошью клуню, а завтра наладимся жать хлеб, вызрел, достоялся!

– В наших краях жито уже в снопах, молотят.

– Здесь не европы, лето короче, морей рядом нет.

– Море тебе не печка.

– Э-э, не скажи. Кипяток в кружке дольше остывает, чем сваренная картошка, Одарка. Вот от моря и несёт теплом на сушу. Ты мне сколько раз борщ калёный подставляла, что язык обжигал? А картошкой с мясом – ни разу не обжёгся.

– Чудно! – засмеялась Одарка, усаживаясь под корову, протирая влажной тряпкой вымя.

Сентябрь отстегал август холодными ветрами и зашумел в лесах листопадом. Золотистые нивы запестрели мужиками и бабами с косами и серпами, выросшими одоньями снопов, биваками с шалашами и одринами, волокушами. Солнечный разлив держался устойчивый, хотя утрами на лугах изрядно росило, но вызревшее жито почти не вбирало в себя ночную влагу, только никло от налетавшего чумного ветра, упрямо стояло и лишь местами ложилось плешинами, тараща к небу свои драгоценные колосья.