«Вот бисова вдова, – выругался про себя Евграф, – чего удумала?»

Евграф стал пропускать вперед себя прихожан, надеясь, что вдова уйдёт. Но она упорно стояла. Пришлось идти. Вдова пристально смотрела на Одарку, давая ей оценку, словно цыган на базаре при покупке лошади.

– Дозволь ещё сказать тебе спасибочки за нетель. В охоте она. Причинает, – нетерпеливо швырнула она слова, как только Евграф с женой подошли.

– Так ведите к доброму быку, – ответил Евграф торопливо. – Не мешкайте.

– Вот и я ж Емельяну гуторю.

– Кто такая? – спросила Одарка, – немного отойдя от ворот.

– Сестра мужика, которому я тёлку спас, а он нам лесу дал на погреб.

Подошли Степан и Наталья с торжественно-таинственной улыбкой на лицах – знак состоявшейся заутреней.

– Благостно на душе, Граня, – сказал Степан, – давно вот так не молились Богу, почитай с самого начала нашего путешествия.

– Ты прав, друже, душа, словно в масле катается, – с большим чувством ответил Евграф. И они степенно, рука об руку с женами, пошли восвояси.

Глаша долго смотрела в след идущей счастливой паре.

Набегал со своими нелегкими хлопотами разбитной покос. Дело знакомое и даже радостное от многолюдья на лугах, с песнями, звонким смехом девчат и парубков, с ночевками у костра, плясками и игрищами. И не давил он тяжестью работ, поскольку готовились к нему основательно и не впервые, шёл всегда слаженно, будто баба утюжит постиранное и высушенное бельё. Теперь же у переселенцев на языке много вопросов, главное – мало рук. А дел неотложных невпроворот.

Хорошо поднимались майские посадки, но огороды стояли без заплотов. Бродячего скота не наблюдалось, весь при стаде с пастухом. Но как-то забрели несколько коров и порвали капусту, свеклу, морковь. Помяли подсолнухи и кукурузу. Виноват пастух: пьяный распустил стадо. С пастухом скандалили. Волостные чиновники сначала заартачились: нечего валить вину на другого, коль огороды без заплота. Напор двух переселенцев Евграфа и Степана все же продавил их зачерствевшие души.

– Мы в Зубкове без году неделя, – внушительно говорили мужики, – все силы, не обустроившись, бросили на посевную, стройку крыш над головой, воду добывали – колодец выкопали, и всё одной рукой, без помощников, когда ж городиться? К тому же лесу нет. Делян пока не дали.

Появившийся в конторе волостной старшина[5] Петр Антонович Волосков внимательно выслушал мужиков и нашёл, что они правы. Тут же приказал леснику, не мешкая, выделить лес из казённых дач по норме. Пастух потраву возместит, надо только составить акт.

Пришлось отложенную работу на август, а то и на позднюю осень, исполнять сейчас, отрывать драгоценные дни на заготовку жердей, городьбу.

Глаша прознала о беде Евграфа, и тут как тут: скараулила приятелей возле конторы, якобы и сама пришла сюда по делу и лисой Патрикеевной, с лаской и услугой.

– Слышала я, Граня, скот вам огороды почекрыжил. Так я могу вам жердей выдать со своей деляны. Стоит она, покуда, без мужика нетронутая.

– В долги влезать, Глаша, нам нет проку. Свои деляны завтра получим, – отказался Евграф.

– А что мужа ты потеряла – прими наши поклоны, – сказал Степан, и приятели заспешили домой.

Глашу сосватали два года назад в неполных восемнадцать лет. Выходила она не то чтобы по любви, скорее по неизбежности быть замужней. Анисим слыл хватким, отдубасив государеву службу, дюже старался по хозяйству. За год совместной жизни, Глаша прикипела к мужу, оказалась любвеобильной женщиной, не подозревая раньше в себе страсть к постельным играм. И всюду стремилась угодить суженому. Счастливый год пролетел, как один день. Однако дела в хозяйстве шли туго. Семья была многодетная, пахотного клина не хватало. Многолетние засухи и вовсе обедняли стол. По хуторам разрастался ропот на тяжкое малоурожайное ярмо. Суховеи, голодной волчьей стаей, выгрызали посевы хлебов. Многие хозяйства разорялись.