– Они питались манной.

– Да ладно. Ты – моя манна. Я тебя съем. Расскажу Моррису. Ты слушаешь или нет? Что он со мной сделает? Я тоже вправе любить кого-нибудь.

– Ничего не предпринимай без моего ведома!

– Чего ты боишься? С кнутом он на тебя не пойдет. Если ты вправду любишь меня, то должен найти выход. В Америке мы не пропадем. На худой конец, я тоже кое-что умею.

– Что, например?

– Торговать недвижимостью.

Было без малого пять, когда Минскер покинул дом Морриса Калишера. Утром Бродвей казался свежим. Фрукты, выставленные перед магазином, и те выглядели только что сорванными, каждый плод словно покрывала роса. И улица была с виду довольно чистой. Но сейчас Бродвей как бы изнемог от зноя, устал жариться на солнце. Мостовые усеяны вечерними газетами, которые – хотя только что вышли – уже утратили новизну. Воздух пропах бензином. Душная вонь поднималась из решеток метро, словно из подземного крематория. Визжали покрышки автомобилей. Люди уныло плелись по тротуарам, рубашки мужчин обвисли, платья женщин промокли от пота. В оловянном небе рокотал одинокий аэроплан. Возле киоска, декорированного искусственной травой и узорами из кокосовой скорлупы, толпы прохожих освежались холодными напитками. Газетчики выкрикивали заголовки о разбомбленных городах, уничтоженных поселках, побежденных армиях. Линия Мажино, на которую французы и все цивилизованные народы возлагали столько надежд, уже была прорвана. Теперь ее пушки целились в противоположном направлении.

Минскер прошел несколько шагов, остановился, продолжил путь. «Это Америка? – спросил он себя, будто только что спустился по трапу. А немного погодя добавил: – Это мир? Это я?»

Что-то внутри его смеялось. Мальчиком он мечтал стать вторым ребе Нахманом, Брацлавским цадиком. Постился, глотал еду не жуя, ждал прихода Мессии или сам хотел стать Мессией.

– Я просто подлец! – сказал он вслух. – По сравнению со мною Шаббетай-Цви сущий праведник.

Свидание с Минной принесло ему удовлетворение, какого он с давних пор не испытывал. Священные слова она пересыпала непристойностями, говорила вещи, возбуждавшие его дух. Подобно ему, она являла собой странную смесь безгрешности и нечистоты. Встреча с нею была религиозным переживанием.

Но когда возбуждение улеглось, пришла депрессия. Все причины, какие он изобретал, чтобы согрешить с женой Морриса Калишера, развеялись как дым. Все клятвы и обещания, какие они давали друг другу в минуты страсти, казались пустыми словами. Он жил в Америке по туристической визе. Не имел работы. Фактически существовал на то, что давал ему Моррис Калишер. Броня ради него оставила мужа и двоих детей. Плакала по ночам. Пошла работать, чтобы слать им посылки в оккупированную нацистами Варшаву.

Где предел его злодействам? Намного ли он лучше Гитлера? В сущности, Гитлер – итоговая сумма миллионов анонимных мерзавцев вроде Минскера. Простая арифметика.

Жарища, но его пробрала дрожь. Он остановился у витрины магазина с ортопедическими ботинками и пластмассовыми муляжами изувеченных ног, готовый прямо здесь и сейчас обдумать свою проблему и принять решение. Самоубийство? К этому он пока не готов. Жажда жизни и стремление увидеть конец всемирной драмы превозмогали все фантазии. Необходимо получить постоянную визу. Найти какую-нибудь работу. Тянуть деньги из Морриса Калишера – позор, терпеть который ему совершенно невмоготу. Он слышал, что иные беженцы шли работать на верфи или на заводы боеприпасов, но сам физическим трудом никогда не занимался. Его там засмеют. Кто-то посоветовал ему писать для еврейских газет, но идиш, каким они пользуются, изобилует английскими выражениями, и каждую мысль надо перекраивать под читателей. К тому же он им не подойдет. В заметке, сообщавшей о его приезде, ему фактически нанесли оскорбление. Имя и фамилию переврали до неузнаваемости. Такова его судьба – не успел он добраться до места, а уже нажил врагов. Сплошная загадка, от начала и до конца.