– Почему же ваша семья покинула «Алебарды»?

– Потому, дорогая, что они разорились! Вложили все до последнего гроша в вест-индские предприятия, а погубила их – и поделом, смею заметить, – отмена рабства. Дом пришлось продать, но в силу его плачевного состояния никому из новых владельцев он особо не приглянулся. Всякие фонды по надзору и спасению исторических памятников тогда еще находились, так сказать, в утробе времени, поэтому усадьба испытала на себе всю разрушительную силу запустения и начала раньше срока превращаться в развалины.

– И вы ее выкупили обратно?

– Два года назад.

– И восстановили?

– Все еще восстанавливаю. Ну да.

– За огромные деньги?

– Не говорите! Но, надеюсь, вы согласитесь: я делаю это со знанием дела и стиля.

– О да, конечно. Ну вот, – произнесла Трой Аллейн, – пока, пожалуй, все. Я закончила.

Хилари поднялся и небрежной походкой обошел мольберт, чтобы взглянуть на свой портрет.

– Безусловно, выходит крайне интересно. Просто замечательно интересно. Я рад, что вы по-прежнему принадлежите – по крайней мере, до известной степени – к школе реалистической фигуративной живописи, как я бы ее назвал. Мне вовсе не хотелось бы оказаться сведенным к шизоидной компоновке геометрических конструкций, как бы ни радовала она глаз абстракциониста.

– Вот как…

– Именно так. Впрочем, в Союзе торговых ассоциаций антикваров Европы (более известном в сокращении как «СТАРЬЁ» – вы уже, конечно, догадались) и этот портрет сочтут исключительно авангардным. Что ж, не пора ли нам чего-нибудь выпить? Уже, как я вижу, половина первого.

– Позвольте только сначала я тут все приберу.

– Разумеется. Вы, вероятно, предпочитаете сами заниматься своими инструментами, не доверяя их чужим рукам, но если вдруг это не так, Мервин, я уверен, будет рад вымыть и вычистить ваши кисти. Помните Мервина? Он был шрифтовиком, рисовал вывески и дорожные знаки, прежде чем сесть в тюрьму. Так что подобная работа ему по душе.

– Как замечательно! В таком случае я только сама себя приведу в порядок.

– Будете готовы – возвращайтесь ко мне сюда.

Трой сняла рабочую блузу и направилась вверх по лестнице, а потом – дальше по коридору, прямо в свою восхитительно теплую уютную комнатку. В смежной с ней ванной она тщательно отмыла руки и принялась расчесывать коротко постриженные волосы, одновременно рассматривая вид за окном.

Там, за территорией поместья, все еще «разлинованной» на фрагменты ландшафтными садовниками и находящейся всецело в их руках, прямо в свинцовое небо уходили торфяные болота. Казалось, что края их «стекаются» у горизонта воедино, повинуясь воле некоего невидимого, безличного дизайнера. Равнодушно несли они на своих зыбучих спинах низкорослые растительные мантии и выглядели какими-то расслабленно-отстраненными от мира (или так только представлялось воображению Трой). В одном месте, между двумя темными горбами холмов, проглядывал короткий отрезок дороги, ведущей к тюрьме. Надо всем пейзажем кружил легкий мокрый снег.

«Что ж, – подумала Трой, – не хватает только собаки Баскервилей. И не поручусь, что он ее не заведет, если такое придет ему в голову».

Прямо под окном ее комнаты к земле кренились развалины зимней оранжереи, которая некогда тянулась с внешней стороны вдоль восточного крыла здания. Хилари говорил, что скоро их снесут, а пока вот… торчат тут уродливым бельмом на глазу. Верхушки молодых еловых саженцев пробиваются сквозь битое стекло… Внутреннее пространство, словно илом, покрылось какими-то неведомыми наростами. Хилари опять же обещает: в следующий раз, когда она приедет в «Алебарды», под ее окошком зазеленеют лужайки, а в отдалении – в перспективе, за кипарисовой аллеей, забьет фонтан с каменными скульптурами дельфинов. Интересно, подумала Трой, сгладят ли эти усовершенствования хоть немного тяжесть этих зловещих холмов вдали?