Соня подняла руку и потянула за край шторы. В комнате стало ещё темнее, исписанный лист тут же посерел. Она подстриглась две недели назад и тот, кто оставил вместо подписи нелепого квадратного человечка с плачущим лицом, в какой-то момент был рядом. Читать стало тяжелее, мелкие буквы с небольшим наклоном влево потребовали напряжения.

«…Я много думал о том, помнишь ли ты меня. Когда тебе четырнадцать жизнь со всеми её персонажами кажется неизменной. Но когда проживаешь четверть века, та неизменность оказывается вдруг сном. Я пришел к выводу, что так и было с тобой. Ты окончила школу, поступила в институт, нашла работу и даже имеешь теперь свой дом. Все погони по тёмным улицам перекочевали в воспоминания и обрывочные сны перед самым пробуждением (те, после которых хочется скорее умыться холодной водой). То есть твоё взросление было нормальным. Ребенок, который в детстве лупил свои игрушки, теперь смотрит на них с умилением вдруг настигшей его взрослости. Уверен, что ты с высоты прожитых лет и своих длинных ног смотришь на подобных мне с обходительной жалостью. Право дело, лучше бы дала потрогать сиськи (не поверишь, НИКОГДА НЕ ТРОГАЛ!).

Ты прошла все необходимые стадии развития личности, поднялась над прошлым, легко освоилась в жизни. Я же остался по ту сторону стены, которой вы отгородились от меня десять лет назад, и вдоль которой гнали меня чуть ли не каждый вечер»…

За окном прошуршал автомобиль, прорезав дождливые утренние сумерки тёплым светом фар. Соня проследила движение неяркого квадрата по стене. Он выхватил рисунок на обоях, и в какой-то момент ей показалось, что тонкие параллельные ветви преследуют что-то своим неизменным движением. Лист бумаги, шершавый от мелко написанного текста, замолчал в руках. Теперь она смотрит на обои, вновь окрашенные пасмурной серостью, и вспоминает квадрат света, к которому они гнали того, чьим голосом говорило письмо. Сгусток теней в углу комнаты ─ как раз напротив её кресла (полоски на подушке в тон, как и штаны на Квадратном Хныче – цвета его страха) – шевелится нелепым силуэтом, к которому тянутся тонкие гибкие ветви.

Они тоже были тонкими, гибкими и правильными. Когда в четырнадцать у тебя нет прыщей, ты становишься на ступень выше тех, чьи лица изрыты кротовыми норами. Но даже эти низшие сословия в подростковом мире стоят выше того, чьё тело напоминает… ящик.

«Я помню каждого из вашей «ДН». Уверен, ты слышала о недавней трагедии в семье своей смуглой подружки. Я был на похоронах. Кажется, это её младшая дочь? Соня, тогда я подумал, что маленькие гробики – это символ неправильности, чудовищной несправедливости мира. Так зачем же вы рисовали МЕНЯ в таком же?!

У меня сохранились ваши рисунки. Хотел приложить один, но тогда бы ты рассмотрела его первым и, возможно, выкинула письмо, а в мои планы входило твое ознакомление именно с текстом.

Боже… Кстати, слышала выражение: «Если бы треугольники создали Бога, то он был бы с тремя сторонами»? Наверное, мой – с четырьмя. Отвлёкся… Софья, я меньше всего хочу, чтобы ты думала, будто я угрожаю тебе своей памятью. Это совсем не так! Да, я хорошо помню всех вас, особенно тебя и Серого Вожака (в те дни, когда он был особенно жесток, я обвинял в этом тебя, должна же его агрессия произрастать из какой-то неудовлетворённости), но я не преследую цели как-то отомстить вам. Я просто хочу, чтобы прочитав всё это, ты посмотрела на тот период другими глазами. Глазами, которыми смотрят на игрушки, битые в детстве».

Соня опустила письмо на колени и встретилась взглядом с сумерками. Садясь утром в кресло с чашкой чая, она не могла представить, что совсем скоро надежные стены её существования будут трещать от ненужных воспоминаний, как от незваных агрессивных гостей.