– А чего тут не понять, – ответил Ицик. – И так все ясно. Я никогда не болтаю лишнего. А что до родственников, то – вы, рабби, только надо мной не смейтесь, – я вдруг подумал, что и без всех этих парижских или лондонских Ротшильдов у меня и так родственников полно.

Рабби Гилель не любил, когда с ним шутили на кладбище, и потому на шутку Ицика не обратил никакого внимания. Парень спорол глупость. С кем не бывает. Ведь всему местечку известно, что Ицик может похвастаться только одной родственницей – бедной и скаредной теткой Фейгой.

– Деревья и птицы в небе – мои родственники, река – родственница, даже кошка Хая – моя родственница, – промолвил Ицик. – Их у меня никто не отнимет. Никто. Правда? Ни русские, ни литовцы, ни французы… Это родство дано мне самим Господом Богом до моего смертного часа.

– Да ты, Ицик, не так прост, как с первого взгляда кажешься, – восхитился рабби Гилель, глаза у него засверкали, ноздри раздулись, и рука нырнула в дебри бороды за уловом какой-нибудь похвалы для банщика. – Тебе не дрова колоть, а из Торы мыслью искры высекать.

– Спасибо, рабби. Вы всегда были добры ко мне.

– Кто же благодарит не за суп с мясом, а за пустую миску? Мы для тебя ничего ровным счетом не сделали. Только раздразнили тебя. – Рабби Гилель нагнулся, поднял с земли сиротливый камешек и положил на могилу старого Авигдора. – Это плохо, что новые власти отменили маршрут Каунас – Париж, а вместе с ним – и нашу надежду. Но ты не расстраивайся: надежды долговечней любой власти.

У Бедного Ротшильда не было повода для расстройства – он и раньше ни на что не рассчитывал, хотя и не осуждал рабби Гилеля и Залмана Амстердамского за то, что они поверили в чудо, которому не суждено было свершиться. Ицик жил без родственников, проживет, если Бог будет милостив, и остальной, отмеренный ему небесами остаток лет.

Смена власти его мало интересовала. При любой власти люди ходят в баню, значит, без куска хлеба он не останется. Рабби Гилелю не придется у входа в синагогу просить за него милостыню. Слава богу, Ицик неплохо зарабатывает – на хлеб хватает. При Советах любителей горячего пара даже прибавилось – каждый вторник русские командиры приводили мыться своих солдат. Предбаннник был завален гимнастерками и уставлен кирзовыми сапогами. От портянок и сапог, составленных в ряд по ранжиру, шел острый запах победы, которая больше походила на воскресную прогулку. Залман Амстердамский клялся, что русские заняли всю Литву за одну ночь без единого выстрела.

Был среди победителей и офицер-еврей из Белоруссии – Бедный Ротшильд его, голого, сразу и вычислил. Молодой курносый боровичок с иссиня-черными глазами и такими же черными кудрявыми волосами.

– Как тебя зовут? – спросил он у банщика на покалеченном, но вполне терпимом идише.

– Ицик.

– Стало быть, по-нашему, по-советски, – Игорь. А фамилия?

– Ротшильд.

– А я Аркадий… Шульман, то есть Школьников… – Он зачесал свои мокрые кудри и, по-родственному улыбаясь, спросил: – А банк твой, Игорь Ротшильд, где? В Лондоне или в Париже? Где ты стрижешь купоны? – И снова улыбнулся, оскалив белые, как рафинад, зубы. – Тебе сколько?

– Чего? – уставился на него Бедный Ротшильд.

– Сколько, спрашиваю, лет тебе?

– Двадцать.

– Скоро солдатом станешь. В твоем возрасте я уже был на втором курсе пехотного училища в Рязани.

– А мне не нравится быть солдатом, – неожиданно промолвил Ицик.

– Нравится, не нравится – все равно призовут. В Союзе от воинской службы уклоняться нельзя. Это священная обязанность каждого гражданина. Может, ты будешь служить Родине поблизости от дома – где-нибудь в моей Белоруссии, но могут послать и на Дальний Восток, на китайскую границу. В любом случае, я в этом не сомневаюсь, о тебе напишут во всех советских газетах, тебя обязательно покажут всем в кинохронике. Шутка ли – первый Ротшильд в Красной армии!