Но его личная пружина уже развернулась.

Он не обдумывал, хорошо ли поступил, будучи уверенным в правильности своего выбора. “Делай что должен, и будь что будет”. Анатолий чувствовал себя освободившимся от тяжёлой ноши, и вообще ни о чём серьёзно не думал, просто шёл по родному городу, чувствуя себя на этот вечер освобождённым от всех обязанностей и обязательств. Это было его время, принадлежащее лично ему, что не так уж часто бывает в жизни человеческой.

Он двинулся дальше, миновал стадион, прошёл по Горбатому мосту – маленькой каменной арке, давно позабывшей, как под ней струилась вода маленькой речки, многие годы заточённой в подземную трубу, и двинулся дальше по Конюшковской улице. Впереди виднелась набережная. На другой стороне реки красовалась одна из семи сталинских высоток – гостиница “Украина”. Монументальное здание казалось незыблемым, но Анатолий в свои двадцать с небольшим лет уже не верил в незыблемость. За шпилем метались клочья облаков, внося в открывшуюся глазам Анатолия картину какую-то грозную тревожность. Он поёжился от внезапного озноба, в первый раз с момента выстрела в старом доме.

Творения рук человеческих хрупки, если их не оберегать и не поддерживать, они рано или поздно будут уничтожены людьми другой культуры, либо поглощены природой, не знающей сентиментальности. Он не хотел бы, чтобы такое случилось с тем, к чему он был привязан. Но разве возможно этого избежать?

Анатолий пересёк Краснопресненскую набережную и пошёл через Новоарбатский мост. Где-то посередине моста он обернулся. Освещённое здание бывшего парламента было обманчиво белым, но внутренним зрением он всегда видел его двухцветным, с чёрными верхними этажами. Стреляли в него как раз с того места, где он сейчас стоял. Правее маячила вторая высотка, очень похожая на “Украину”, да и на остальные пять их сестёр, но чуть плотнее, коренастее – жилой дом на Кудринской. А ещё правее распахивалась серо-синяя книжка московской мэрии.

С Новоарбатского моста Анатолий вышел на Кутузовский проспект, а оттуда минут через пять повернул налево, на Украинский бульвар.

Было уже совсем сумрачно. В лицо дул сырой ветер. Чёрные мокрые кусты шевелили ветвями-щупальцами. Фонари не горели. Анатолий споткнулся на разбитом асфальте, нога поехала по грязи, но он удержался на ногах и перескочил на твёрдую поверхность. Впереди, за кустами, мелькнула фигура, кто-то шёл в сторону Кутузовского. Анатолий сделал несколько шагов вперёд. Навстречу вынырнул человек в разорванной куртке, без шапки, с всклокоченными тёмными волосами и измождённым, дёргающимся лицом, оценивающе зыркнул на Анатолия и отступил в сторону. Анатолий тоже отклонился. Они не столкнулись, лишь притёрлись рукавами. Когда несколькими секундами позже молодой человек на всякий случай оглянулся, встречный уже растаял в сумраке.

Все эти детали не нарушали созерцательного настроения Анатолия. Он был вне своего времени и наблюдал за всем со стороны. Это было так странно. Да и шёл он больше по пустынным местам, а это располагало к погружению в размышления. Но его уединение вот-вот должно было нарушиться. Впереди лежала площадь Киевского Вокзала, и здесь кишела жизнь.

Уже давно вся территория площади являла собой один дикий рынок. Начиналась эта грязная барахолка сразу у Большой Дорогомиловской улицы, занимала всю площадь^>6, тянулась далеко вдоль железнодорожных путей. Продавали турецкие товары челночные торговцы, продавали что-то с рук люди, ранее никакого отношения к торговле не имевшие. Продавали китайские и индийские вещи неимоверно низкого качества, продавали шубы из меховых лоскутков, разваливающиеся через месяц, продавали яркие хлопковые тряпки, линяющие, с необработанными краями, продавали старые книги, продавали бусы из разноцветных, грубо обработанных камешков… продавали… продавали… О примерке речь не шла. Товар валялся на деревянных и картонных ящиках, кое у кого было подобие навесов.