– В хоромы-то пригласите? – с фальшивой развязностью произнес Танков.

– Да уж какие хоромы. – Катерина Петровна прошла по длинному коридору до угловой комнаты, потянула оказавшуюся незапертой дверь и, отступив, пропустила вперед незваного гостя.

Танков вошел в комнату, где жили вдвоем мать с сыном. Небогатую, прямо скажем, комнату. Шкаф с потрескавшейся полировкой; две одинаковые пунцовые софы ржевского производства, на одной из которых валялась брошенная в спешке рубаха; телевизор «Сигнал» с нахлобученной сверху магнитолой и стол с наваленными в беспорядке радиодеталями. На подоконнике из-за стираной тюлевой занавески выглядывала объемистая хрустальная ваза с вставленными искусственными розами – должно быть, та самая, о которой говорила Валя.

– Сын это… на учебу торопился, – по-своему оценила взгляд гостя Катерина Петровна, сдернула рубаху и, чуть приоткрыв скрипучую дверь шкафа, не глядя сунула ее в объемистое нутро. – Он ведь позднее меня уходит. Я-то с семи на смену, а ему к девяти. Ну, малой еще. Иной раз проспит. Вот в спешке и бросил. А вообще-то он у меня аккуратный, обстоятельный… Вы, должно быть, из техникума. Он предупреждал, что могут зайти…

– Я не из техникума, Катерина Петровна. – Танков почему-то заговорил торжественно и оттого, как сам с неприязнью услышал, лелейно. – Я из милиции.

Откинув назад руку, хозяйка нашарила спинку стула и, осторожно оседая, опустилась на сиденье. Покрасневшее лицо с мелкими морщинками приобрело тоскливое выражение.

– Нашли-таки, – качая головой, будто про себя, пробормотала она. – Говорила я ему, не езди в этот поход дурацкий. Ну, чего тебя к этим… тянет? Ну, чего?! Скажите, чего ему среди них надо? Медом, что ли, намазано?! – Лицо ее некрасиво исказилось, готовое зайтись в плаче. Но, видно, вспомнив о соседях, она лишь всхлипнула.

Мучившийся от необходимости врать, Танков оторопел.

– Значит, сын вам всё рассказал?!

– Еще б он не рассказал, милый ты человек! Еще б он матери не сказал. Такого у нас не водится. Я его, дурака, как узнала, сама тряпкой отходила.

– Тряпкой – это, конечно, круто, – неприязненно процедил Танков.

– Слышь, – Катерина Петровна дотянулась до его рукава. Искательно потеребила. – Вы скажите, чего нам за это, штраф будет?

– Какой штраф? Почему штраф?!

– Да вы не нервничайте. Чего вы нервничаете? Ведь не дура совсем. Понимаю: отвечать придется.

Танков начал осознавать, в какое отчаянное положение он угодил.

– Так что рассказал вам сын?

– Как было, так и рассказал. Чего-чего, а врать матери не обучен, – с обидой, из-под которой проступала гордость, сообщила Катерина Петровна. – В поход они, я ж говорю, ходили. В воскресенье приехал, лица на нем нет, рубаха порвана и в крови. Модная такая… Джинсовка.

– Что он рассказал?

– Известно что. Девок не поделили. С Кешкой Зубовым, дружок его, куда-то в деревню на танцы пошли, ну и подрались с деревенскими. Наверняка Кешка затеял. Потому что мутный! Вечно чего-нибудь нафордыбачит. А мой дурачок в рот ему смотрит. Хотела его с девочкой познакомить. У подружки дочка, умница. Так осрамил при соседях: ты, говорит, мать, дремучая. Надо будет, сам найду. А кого найдет? Этих, что ли? – Она отчего-то ткнула в сторону шумящего под окнами проспекта.

– Где вещи? – Танков придал взгляду выражение проницательности.

– Какие?.. А, так застирала. Брюки еще поносятся, да и рубаху подлатала незаметно. А кровь в холодной воде отошла… Да нет, вы мне правду скажите: большой штраф-то за эту драку положен?

Растерявшийся Танков неопределенно мотнул головой. Кивок этот Катерина Петровна восприняла как подтверждение: