Его глазам открылась невероятная мозаика из тысячи цветов, сродни тюльпановому полю, орошенному лучами молодого солнца. Молекулы то росли, то уменьшались, но одно оставалось неизменным – сиреневые, как пыльные, налеты по краям ткани. Такое Родион узрел впервые. Он поднял изумленный взгляд, схватил трость и похромал к столу с лежавшими в нем легкими. Взяв скальпель, он полоснул по органу и, отделив очередной кусочек, вернулся к микроскопу. На этот раз частица ткани выглядела заурядным куском гниющей плоти.

Внезапно лампочки над трупом замерцали. Родион оторвал глаза от микроскопа и метнул взгляд на светильник, издавший страшный для этой тишины треск. Мужчина взялся за трость, поднялся и подошел к секционному столу. Над телом летали мошки, ползали по осколкам окровавленных костей. Родион смахнул их и посмотрел на органы, что в померкшем свете словно обрастали мхом. Мужчина встряхнул головой. Уставший взор намекал на переутомление. Взглянул снова на тело мертвеца: все было, как и с остальными, подобными тому: моток извилистых кишок, едва не вывалившихся наружу, органы, лоснившиеся в прохладе морга, и кости, выпиравшие из полупустого тела. Голова трупа была цела, хотя, по правилам, ее необходимо вскрыть и изучить мозговые клетки. Родион даже посмотрел на пилу для вскрытия черепной коробки, но свет снова замерцал и сделался еще тусклее.

Врач сплюнул, сложил обратно в полость мертвеца часть органов и наспех сшил грудину. На диктофон он записал то, что обычно проговаривал про умерших подобной смертью. Результаты анализов занес в журнал и отложил его в сторону.

– Хотел побыстрее? – пробормотал себе под нос мужчина. – Сделал побыстрее!

После этого Родион вызвал дежурных санитаров – двоих подвыпивших мужчин. Он дал им указание забальзамировать труп и поместить его в холодильник.

Забрав свою спортивную сумку, врач тихой поступью под звонкий цокот трости покинул зал.

***

За широкими воротами, ведущими на улицу, бушевала вьюга. Вихри снега разносились над землей, бились в жестяные дорожные знаки, висевшие на покосых столбах. Должно быть, этот вечер для Родиона был особенным, ведь он впервые за долгое время возвращался домой так поздно. На часах десять, и транспорт не ходит.

За мутным полотном метели скрывались домовые тени, проторенными колеями ползли усталые машины. Под зыбким светом уличного фонаря сутулой от непогоды фигурой стоял Родион. В одной руке он держал трость, а из другой не выпускал сумку, что якорем качалась на ветру.

Под скрип снега, сдавленного автомобильными колесами, Родион вернулся в явь из тучных дум. Перед ним остановилась машина с шашечками на засыпанной метелью крыше. Родион сделал шаг, вмявшись ногой по щиколотку в сугроб, открыл переднюю дверцу и грузной массой влез в автомобиль. Он поместил себе на колени спортивную сумку и с осторожным хлопком закрыл дверь. Машина тронулась и покачиваясь выехала на обледенелую дорогу.

– Поставьте сумку на заднее сиденье, – прозвучал голос водителя.

Родион хмурым взглядом посмотрел на него, но не произнес ни слова, крепче обхватив драгоценную сумку.

– Ну и погодка, – негодовал таксист. – И стоило мне ехать сюда из центра. Здесь две остановки пройти. Потом хрен куда уеду из этого месива.

Родион лишь покосился на мужчину и, выдавив из себя вздох усталости, продолжил смотреть на дорогу, еле освещенную тусклым светом фар.

– Двигаться нужно больше, – продолжал жужжать водитель. – Ножками ходить. А то вызывают такси на километр, а бензина сжигаешь, как за десять!

Машина свернула во двор, окруженный многоэтажными панельными домами, и остановилась у ближайшего подъезда.