– Студенты снимали любительский фильм в развалинах Бушонвьерской церкви, начали разгребать кучу камней, а там – тело мужчины. Сохранился хорошо. Практически мумия. Опознать пока не удалось, эксперты над этим работают.

– А я тут при чем? Я не эксперт и об этом ничего не писал.

– Да, вы не эксперт, – полицейский осклабился, смотрит на меня, на свои ногти, снова на меня, – и об этом вы пока не писали. Об этом никто еще не писал. В кармане пиджака мумии нашли клочок бумаги со списком имен. Три имени тщательно зачеркнуты, их мы пока не разобрали, но экспертный отдел обязательно разберется. Зато одно сохранилось совершенно отчетливо.

Он достал вчетверо свернутый листок. У него были неловкие руки, или, может быть, он сознательно изображал неловкость, чтобы помедленней развернуть бумаженцию. Похрустывая пальцами, он почти любовно разглаживал складки. Наконец, справился, разровнял бумагу и придвинул ее так, чтобы она легла передо мной, ровнехонько. Я поднялся и склонился над столом, так, согнувшись, я смог прочесть мелкими буковками написанное имя.

– Это ваше имя?

Я с облегчением понял, в чем дело.

– Нет, – усмехаюсь, – не мое.

– Вы уверены?

– Да, я уверен, уверен! Это не мое имя. Это мой псевдоним! Имя мое вот. – Достал из внутреннего кармана пиджака мой американский паспорт, сделал несколько разглаживающих движений, распахнул, снова погладил и только затем передал полицейскому. Наслаждение было невероятное. – Я в Париже недавно. Меньше года. Уверен, что это недоразумение.

– Да, да, – мямлил тот, изучая мой документ. – Паспорт новенький. Недавно сделали?

– Недавно, да. А кто вам сказал, что я пишу под этим именем, интересно?

– А давайте съездим ко мне в участок! Там и разберемся…

Ох, натерпелся я этих разговоров!..

Редактор заметила, что я побелел, вот-вот взорвусь и испорчу все (она помнила, как я вышел из себя во время антракта в театре), налила мне воды, положила руку на плечо и твердо сказала:

– Тут нечего разбирать, детектив. Псевдоним использовали в нашей газете задолго до прибытия молодого сотрудника из США, которого нам, кстати говоря, рекомендовал старейший эмигрантский журнал в Нью-Йорке. Мы слишком дорожим людьми, чтобы в такие дни отпускать их по пустякам. Поймите, этот псевдоним ничего не значит. Чуть ли не каждый из нас под этим псевдонимом хотя бы раз да писал. Обычное дело.

Говорить о причинах, по которым я не хотел писать под своим именем, было нельзя, пришлось бы разворачивать всю историю, пришлось бы ехать в участок. Я негодовал: псевдоним-то мне подсказали, а он поношенный оказался! И только теперь я об этом узнал. Ну, спасибо, удружили, нечего сказать. Я пил воду и рассматривал туфли, носки, брюки полицейского, бросал редкие взгляды на его унылую бледную физиономию. Он смотрел на нас с едким прищуром, двигал складками у носа.

– Отчего вы так волнуетесь, мсье журналист?

– А давно это тело там лежит? – задал я встречный вопрос (хотелось разбить стакан). – Как давно? Что говорят эксперты?

– Ох, журналисты, журналисты, – проворчал он, возвращая мне паспорт.

– Если не верите, можете посмотреть наши архивы, пожалуйста! – воскликнула редактор и распахнула шкаф, доверху забитый папками.

Он отмахнулся обеими руками, взял шляпу, попросил разрешения показать фотокарточку всем в редакции. Картинка оказалась жутковатой.

– Это же не человек!

– На что тут смотреть?

– Чудовище какое-то.

– Как можно такое показывать людям?

Галдели по-русски, полицейский не понимал и раздражался. Спрятал карточку; ушел ни с чем, недовольный.

Я попросил два выходных. Хотелось бежать к Мари, сидеть у нее в парикмахерской, с чашкой кофе и дурацким журналом, бессмысленно листать, курить и смотреть, как она стрижет… История с полицейским казалась отличным предлогом.