В протоколе было написано: “Неисправность газовых труб”. Чистая случайность. Ужасная, катастрофическая случайность. Ричи усыновила его тетя – Молли Хиггинс, тридцатидвухлетняя, разведенная, одинокая женщина с маленькой двухкомнатной квартиркой на окраине Йорка. Он жил в маленькой комнатушке, был воспитан ею, и рос с ней с того самого дня, – дня, который он почти не помнит, только столп дыма, огонь, приближающийся звук сирен.

Ричи и раньше нравилось читать. Хотя скорее, ему нравилось, когда тётушка Молли читала ему разные сказки. С возрастом он и сам взялся за пыльные книжки, стойко соблюдавшие дозор на полке в гостиной. Он занимался мелким эскапизмом, который всё перерастал во что-то большее, пока он рос. Подлинную же любовь к литературе Ричи открыл, когда ему было шестнадцать. Возмужавший парень, – его уже нельзя было назвать мальчишкой, – с теми же светлыми вьющимися волосами, крепким станом, но немного сутулившийся, о чем ему постоянно напоминала тётушка: «Вечно я говорю тебе – не сутулься! И вот ты снова склонился над романом, как горбун какой-нибудь»; его юношеское лицо с редкими прыщами всегда смотрело как-то безразлично, и, сейчас, в такие «разгоряченные лета», книги увлекали его куда больше, чем остальные возможные развлечения. Это не было зависимостью, однако же, временами, он мог неделями не выходить из своей комнаты, и только читать: «Приносил бы кто хлеб да соль, а большего мне и не надо», думал он. Но, бывало, он неделями не притрагивался к той стопке непрочитанных романов, лежавшей у него на столе. Его влечение всегда было неровным, колеблющимся от наивысшей точки интереса, до низшей – презрения к такому виду досуга, и всё же, чаще он пребывал в состоянии первой. Он был под большим впечатлением, когда впервые прочитал «Фауста». Первые строчки трагедии так и врезались ему в память, он часто повторял их про себя и, иногда даже вслух, но только тогда, когда он удостоверялся что дома находится один и никто его слышать не может:

“Я богословьем овладел,

Над философией корпел,

Юриспруденцию долбил

И медицину изучил.

Однако я при этом всем

Был и остался дураком.”

Ритмика и мелодичность Гёте зацепила его, он даже считал себя фанатом, почитателем, при этом прочитав лишь одну трагедию, – и за это он себя презирал тоже в силу своего возраста, или может, в силу своего нрава. В более позднем возрасте он притрагивался к Уильяму Фолкнеру, Достоевскому, Джойсу, словом, он тешил себя всем, что только лежало на полке в их домашней библиотеке. Даже пытался что-то сам писать, но получалось у него скверно. «Он резко повернул свою голову. Свою голову? Ведь и так ясно, что голова, которую он поворачивает – его. Вычеркнуть “свою”. Он резко повернул голову. А зачем ему вообще её поворачивать? Эта информация ведь совсем ничего читателю не дает, и смысла никакого под собой не содержит. Или содержит? И почему резко? К черту, в топку это всё».

В семнадцать лет, когда было пора думать о будущей профессии, он часами убеждал тётю, что ему просто необходимо поступить в колледж на литературоведение. Тётушка Молли была немного другого мнения, она хотела, чтобы Ричи поступил на автомеханика, как её знакомый Бобби Вуд, который на машинах сколотил хорошее состояние. «Вот посмотри только на Бобби Вуда, Рич, он ведь глупый и законченный олух, а на машинах то… на машинах он вон сколько заимел!», твердила ему тётушка Молли, однако Ричи её и слушать не хотел, стоял на своем твёрдо, и всё на этом. В этом споре Ричи свою тётю одолел, и, всё-таки поступил в Йоркский университет. На это ушла круглая сумма, благо, его обучение в университете покрыли деньги со страховки, хранившиеся в банке с его четырехлетия.