Женечка понял, что этой фразой она обозначила переход к главной цели его визита.

– Итак, вам понадобилась Камышина. Конечно, я с нею поговорю. Она тяжело идет на контакты, но, думаю, мне она не откажет. Вам нужно лишь запастись терпением и, кроме того, иметь в виду: общение с ней – обоюдоостро.

– Да, я догадывался об этом, – сказал Греков. – Но я избегаю дискуссий. Готов обеспечить нейтральный фон для самой сокрушительной проповеди.

– Не сомневайтесь, – заверил Бурский. – Женечка юн и розовоперст, но репортер достаточно опытный. Знает: разговорить клиента можно при непременном условии – не собеседовать, а внимать.

– Он не по возрасту разумен, – кивнула Александра Георгиевна, – все наши ближние тяготеют к монологической форме общения, просто иные это скрывают.

Ганин буркнул:

– С большими усилиями.

– Мария Викторовна Камышина совсем не скрывает, – заметил Бурский.

Александра Георгиевна вновь улыбнулась.

– Она – поэт. Поэт должен быть искренним.

Они еще с полчаса обговаривали подробности и возможные сложности. После чего гости простились.

На улице Греков грустно вздохнул:

– Сладостный дом – уходить не хотелось. Я только в книжках читал о таких.

– Традиционность – хороший тон, – сказал меланхолически Бурский. – Особенно в наше стебное времечко.

– Хотел бы я жить в этаком гнездышке, – мечтательно проговорил Женечка. – Плавно, сторожко и неторопко. Чтобы, достигнув зрелой поры, иметь гармонию в психосфере и сходную Александру Георгиевну. Ароматическое существо. Дышит духами и туманами. Я позавидовал нынче Ганину.

– Кто не мечтает о мире в душе? – откликнулся Бурский. – А Ганин… вы правы – Ганин умеет оказаться в нужное время в нужном месте.

Реплика эта, не слишком внятная, имела – Женечка это почувствовал – второе дно. За нею скрывалась своя история отношений.

Прошло приблизительно две недели, и Бурский сообщил подопечному: звонок от Александры Георгиевны. Все получилось, Мария Викторовна позволила Женечке с нею связаться. Вот ее телефонный номер.

– Долго же она размышляла, – буркнул молодой человек. – Видимо, наводила справки, насколько я чист и благонадежен.

– Похоже, рентген благоприятный, – задумчиво согласился Бурский.

Мария Викторовна Камышина жила в однокомнатной квартирке в доме, неотличимом от прочих, почти на самом краю Юго-запада. В крохотной прихожей на вешалке под шапкой-кубанкой висел овчинный слегка приталенный кожушок. Женечка поначалу решил, что есть еще один визитер, потом он понял, что амуниция принадлежит самой хозяйке.

Ей было немногим больше пятидесяти, она была тоща и черна. Темными были не только волосы, впрочем, в островках седины, темными были и впалые щеки, и страстные угольные глаза. Казалось, она почернела однажды от неких жестоких душевных бурь. Женечка понимал, что Камышина старше Александры Георгиевны лет на пять, не больше, и все же казалось, что это совсем не та генерация.

Комната была ей под стать – монашеский, аскетический стиль. Решительно ни одного постороннего, необязательного предмета. Стол в центре, рабочий столик у стенки под четырьмя книжными полками. В углу небольшой иконостас, узкая девичья кровать. Над нею висела фотография – единственная во всей квартире – сухое нахмуренное лицо с жесткими задубелыми скулами, с мрачным неуступчивым взглядом.

– Хотите чаю? – спросила Камышина.

Женечка вежливо отказался.

– Может быть, чего-то покрепче?

Женечка отказался вновь.

– Я вижу, вы деловой человек, – Мария Викторовна усмехнулась. – Ну что же, перейдем прямо к делу. Должна сказать, я бы с вами не встретилась, если бы не была согласна с вашей исходной установкой. О движении должно быть написано, и по возможности объективно. В нашей свободомыслящей прессе вряд ли появится трезвая, честная и непредвзятая статья на кровоточащую тему, однако же, сохраним надежду.