– Ха! – хрипло выдохнул он. – Русские… Откуда у вас, русских, деньги? Ты вон всю жизнь вкалывал, а есть у тебя деньги? Нету! Кроме сраной бутылки самогону, никакой собственности не нажил.

– Почему же сраной? – обиделся Пташка Божья. – Хорошая самогонка. Я ее у Просвирихи брал. Да она чище водки!

– Ты прав, – кивнул Али. – Самогонка хорошая. Извини, старик, я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. Давай выпьем за тебя.

На этот раз гость не смог допить стакан до дна, а принялся икать, и икал до тех пор, пока не сжевал разом три дольки лимона, вложенные ему в руку стариком. Прожевав лимон, Али сморщился и тягуче сплюнул в тарелку с остатками мяса.

– В мясо-то зачем? – негромко сказал Пташка Божья и хотел убрать тарелку, однако горбоносый схватил ее и придвинул к себе:

– Не трожь! – Он снова сплюнул в тарелку и посмотрел на Пташку Божью. Али был так пьян, что не мог сфокусировать взгляд. Голова у него слегка подергивалась, однако на стуле он сидел прямо.

– Слышь, Али, – негромко и дружелюбно окликнул его Пташка Божья, – а где хоть взорвут-то? Ты скажи, чтоб я в тот район не совался. Умирать-то кому охота?

– Не знаю, старик, – произнес Али заплетающимся языком. – Знал бы – сказал… Нравишься ты мне, хоть и дурак. Не обижайся, старик… Лучше выпей еще… за мое здоровье.

– Это можно, – кивнул Пташка Божья. – Тебе-то, что ли, освежить?

– Чего? – не понял Али.

– Я говорю, долить самогонки? Ты сейчас на полдороге к счастью. Но нужно слегка догнаться.

Али тряхнул головой:

– Н-не надо, старик… у меня… свой догон. – Он полез в карман брюк, вынул картонную коробочку и шлепнул ею об стол. – Вот!

Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.

Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:

– Возьми… угощаю…

Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:

– Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.

– Как хочешь… – вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.

– Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, – выругался Пташка Божья. – Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать – спи, насильно поить не буду.

Пташка налил себе самогонки, выдохнул через плечо, залпом осушил стакан и, крякнув, занюхал сыром.

– Ну вот, – сказал он, жуя сыр и поглядывая на спящего жильца. – А ты говоришь – таблетки. Вон тебя как с таблеток-то твоих сморило. А самогонка силы из человека не сосет, она ему сил прибавляет.

Али хрипло вздохнул и пробормотал что-то сквозь сон. Пташка навострил уши. Побормотав несколько секунд, Али снова замолчал. Пташка еще немного послушал, но, кроме легкого храпа, перемежаемого носовым свистом, ничего не услышал.

– А ведь я с тебя, милок, свой барыш еще поимею, – задумчиво проговорил Пташка, поглядывая на спящего гостя. – Бог даст, побольше, чем твоя полусотенная. Если ты, конечно, правду мне говорил.

Пташка Божья повертел в руках стакан, продолжая раздумывать. Потом покачал головой и сказал сам себе:

– Нет, не похоже, чтобы врал. Парень подозрительный: явный чечен, хоть и рыжий. Лопни моя селезенка, если он не террорист. – Пташка снова посмотрел на спящего Али – вид у того был совершенно непрезентабельный. – Ну, или хотя бы из сочувствующих им, – смягчил формулировку Пташка. – Но если хоть десятая часть из того, что ты говорил, правда, то я просто обязан спасти Москву! В конце концов, это мой этот… как его… гражданский долг!